Что можно назвать шедевром искусства и почему. Речеведческий анализ текста. Смотреть что такое "шедевр" в других словарях

Шедевр

[шэдэ́], -ы, м.

1) В средневековой Западной Европе: образцовое ремесленное изделие, которое согласно цеховым обычаям многих городов должен был изготовить подмастерье, чтобы доказать свое профессиональное мастерство и способность стать самостоятельным мастером.

2) Исключительное по своим достоинствам произведение искусства, литературы; образцовое создание мастера.

Шедевры художников Ренессанса.

Реставрация шедевра после акта вандализма.

Шедевр архитектуры.

Поэтический шедевр.

Шедевр кулинарного искусства.

Там [в церквах и монастырях] гибли... шедевры, кое-что удалось спасти. Особенно горжусь богоматерью из Суздаля (Проскурин ) .

Синонимы:

чу́до

3) перен. Уникальное создание природы.

Разве не шедевр морозные узоры на стекле?

4) разг. , шутл. или ирон. Маловыразительное, заурядное произведение, вид, неприглядное явление жизни и т. п.

Пишете очередной шедевр? Шедевр бесхозяйственности.

И чем ему самому больше нравился дежурный шедевр [собственный стих в "Газете" ], тем полнее и слаще ему удавалось прочесть его за других (Набоков ) .

Этимология:

От французского chef-d"ûuvre ‘труд , достойный мастера’ , ‘шедевр’ (← chef ‘голова’, ‘глава’, ‘мастер’ и ûuvre ‘труд’, ‘работа’). В русском языке - с середины XIX в. Однако в форме ше-д"эвр - в словаре 1806 г.

Популярный словарь русского языка. Толково-энциклопедический. - М.: Русский язык-Медиа . А.П. Гуськова, Б.В.Сотин . 2003 .

Смотреть что такое "шедевр" в других словарях:

шедевр - а, м. chef d oeuvre. 1. Ше д эвр. Сие обозначает пробную какую работу ремесленного человека, опыт мастерства, искусства. Ян. 1806. 2. Образцовое произведение. БАС 1. Лучшее и к совершенству наиболее достигающее произведение. Оное употребляют..… … Исторический словарь галлицизмов русского языка

шедевр - См. лучший … Словарь синонимов

ШЕДЕВР - лучшее в своем роде произведение искусства, вообще образцовое произведение. Полный словарь иностранных слов, вошедших в употребление в русском языке. Попов М., 1907. шедевр (фр. chef doeuvre) 1) в средневековых цехах образцовое изделие, которое… … Словарь иностранных слов русского языка

ШЕДЕВР - (франц. chef d oeuvre) ..1) образцовое изделие, которое во многих средневековых цехах необходимо было изготовить ремесленнику, стремящемуся стать мастером, для доказательства его профессионального мастерства2)] Образцовое произведение высшее… … Большой Энциклопедический словарь

ШЕДЕВР - [дэ ], а, муж. (книжн.). Исключительное по своим достоинствам произведение искусства, образцовое создание мастера. Литературный ш. Шедевры архитектуры. Толковый словарь Ожегова. С.И. Ожегов, Н.Ю. Шведова. 1949 1992 … Толковый словарь Ожегова

Шедевр - (фр. chef d oeuvre) 1) образцовое изделие, которое во многих средневековых цехах требовалось от ремесленника, стремящегося стать самостоятельным мастером для доказательства его профессионального мастерства; 2) образцовое произведение – высшее… … Энциклопедия культурологии

шедевр - и устарелое шедёвр. Произносится [шедэвр]. Некоторые ученые русисты еще в середине ҫҫ века предпочитали произношение шедёвр, как более свойственное французскому языку, из которого это слово было заимствовано … Словарь трудностей произношения и ударения в современном русском языке

Шедевр - Шедевр или шедёвр (фр. chef d œuvre, буквально «высшая работа», «венец труда») уникальное, непревзойденное творение, высшее достижение искусства, мастерства, или чего либо другого. Шедеврами чаще всего называют произведения… … Википедия

шедевр - настоящий шедевр … Словарь русской идиоматики

шедевр - в средневековой Франции, начиная с XIII века, это звукосочетание было не словом, а целым выражением, означавшим «изделие, сделанное учеником, и дающее ему право называться мастером». Вероятно, такие экзаменационные работы выполнялись в Средние… … Занимательный этимологический словарь

Книги

• Шедевр Честера , Уатт М. , Шедевр Честера ISBN:978-5-905845-05-5… Категория: Для детей Издатель: Даймонд Медиа , Производитель: Даймонд Медиа , Купить за 157 грн (только Украина)
• Шедевр , Миранда Гловер , Новый проект популярной художницы Эстер Гласе становится сенсацией в мире искусства. В качестве шедевра она представляет на аукцион "Сотбис" ... себя: в течение недели после продажи она… Категория:

Шедевр (от французского chef-d"uvre - главное творение, высшая работа или венец труда; по-немецки «Hauptwerk " - "Главная работа " или «Meisterwerk " -"Мастерская работа ") - уникальное, непревзойденное творение, .

Позднее значение слова приобрело новый оттенок: шедевр - непревзойденное и неповторимое, уникальное , художественная ценность которого намного превышает его материальную стоимость (франц. De longue duree - "непреходящего значения "). Произведение, принесшее славу его создателю (франц. en vogue - "быть в почете "). Шедеврами чаще всего называют произведения искусства и архитектуры, реже - науки и техники. Шедевр в искусстве принято оценивать по эстетическим критериям. Многие стали знаменитыми, а их работы названы шедеврами лишь посмертно. Шедевр - прекрасный образец, "наивысший идеал " (франц. beau ideal ).

Шедевр в западноевропейском Средневековье

Шедевр , во многих городах средневековой Европы - образцовое изделие, изготовленное ремесленником (подмастерьем) на собственные средства. Чтобы получить звание мастера, подмастерье (согласно уставу ремесленного цеха) должен самостоятельно выполнить образец изделия. Только после того, как ремесленник изготовил шедевр, он мог вступить в цех, открыть свою собственную мастерскую и стать мастером. "Шедевры" вначале создавали сами мастера, стараясь задать своим ученикам задачу с "секретами". Такие образцовые изделия именовали по-немецки «Hauptwerk" ("Главная работа"), или «Meisterwerk" ("Мастерская работа"). Этот обычай стал обязательным правилом в XV в., но потомственные мастера освобождались от такого экзамена.

Система цехов с предъявлением шедевра («одобренного образца работы») просуществовала в России со времён Петра I и формально до 1900 г.

В Новое время шедевром стали называться произведения искусства (независимо от времени их создания или стадии обучения художника), служащие образцом художественного совершенства.

Профессиональная этика

Мастерство и ценности цеховой морали Средневековья

«Каждое ремесленное сословие молилось своему патрону: слесари – святому Алоизию, ткачи – святому Криспину, садовники – святому Антонию, парфюмеры – святому Иосифу»

П.Зюскинд. Парфюмер

Профессионализм в Средневековье получает новый импульс в связи с распространением Христианства. Строительство храмов, их обустройство востребовало зодчих и кузнецов, стекольщиков и живописцев, серебряных дел мастеров, ткачей и златошвей. В этой необходимости «трудиться для Бога» (а не для себя) - и корень высокого качества производимых изделий, и причина распространения профессиональных технологий в пространстве культуры. Строгое следование образцу «Божьего дома», «писания Лика» обусловило каноничность и других ремесел, всей культуры. Авторитет мастера в ремесленном сообществе (цехе) зиждется на параллели с авторитетом Создателя и является предпосылкой для формирования отношения к труду как к «творению», сопряженному с особым усердием и старанием. В этот период в недрах формирующихся цехов складывается профессиональная мораль. Расцвет цеховой организации ремесленного труда в Европе приходится на конец 15 – начало 16 века, когда ручной труд особенно искусен и цехи наиболее влиятельны в обществе.

Вера во всемогущего, всеведущего Бога придаёт целостность духовному миру личности, которой предпосылается постоянная религиозная рефлексия: грех или нет, угоден ли Господу поступок, деяние, намерение? В этой связи формируется представление о том, что «Плохой человек не может сделать хорошую вещь», поскольку все, что делается людьми, то делается с Божьей помощью, а Господь помогает только истинно верующим. «Гений и злодейство - две вещи несовместные...?» - вопрос, возникающий позднее, на пороге формирования морали Нового времени.

Для Средневековья подобного вопроса не могло быть, поскольку человек с его нравственной сущностью и все содеянное им еще мыслились в неразрывной связи, целостно.

Мастер - не только создатель вещи (продукта), но и гарант качества производимого, обладатель собственного клейма, он наделен ответственностью за сохранение технологии в неизменном виде, за передачу ее новым поколениям. Мастера обладают правом научения подмастерьев, которые прежде в течение 4-5 лет должны быть учениками, они способствуют сохранению и накоплению профессиональных знаний, . Мастер учит ответственному отношению к профессии.

Мастером мог стать лишь человек незапятнанной репутации, добросовестный прихожанин, законнорожденный, образованный в рамках профессии.

Каждый ремесленный цех тщательно сохраняет и передает от Мастера к Мастеру «Рецепты» - тексты, содержащие традиции ремесленных технологий, их историю. Они сохраняются в тайне, им присущ элемент сакральности, содержащий привязку к библейскому сюжету. В Италии, Нидерландах тайну составляло производство стекла в Венеции, шелка – в Лукке, Болонье, берегли секреты песочных часов и разных металлических изделий в Нюрнберге, технологии изготовления оружия и ножевого товара - в Золингене и других городах. Разглашение ремесленного секрета, вывоз инструментов или переселение мастеров в другие города запрещалось под угрозой смертной казни. Члены цехов – мастера и подмастерья - должны были давать клятву в выполнении этих предписаний. Сакральность рецепта, серьезность отношения к его сохранности и неизменности способствует формированию традиционности культуры в условиях ремесленных технологий, в результате чего в одной кузнице нет, и не может быть двух одинаковых подков, но четыре, сделанные в разных концах Европы, подойдут одной кобыле.

Поэтому сакральный характер носит и посвящение в Мастера, доверие цеха самостоятельно изготовить «шедевр», пройти экзамен на мастерство, на моральную зрелость, сообразительность и приверженность профессии, цеху, готовность пострадать, т.е. самозабвенно, терпеливо и неустанно создавать изделие, ни в чём не отступая от наставлений и указаний мастеров и строго следуя канону. Например, чтобы получить звание , монах должен был, получив предварительно благословение, выдержав пост и сотворив необходимые молитвы, от начала до конца самостоятельно написать икону. Прилюдно изготовить вещь или продукт, соткать полотно, показав и сноровку, и , и – означало выдержать экзамен на профессиональную зрелость, право передавать мастерство другим. При этом в каждом цехе были и свои особые требования к профессионалу.

Понимаемого как скромное и сосредоточенное воспроизводство вещей в полном и ненарушимом соответствии с технологией, способствовало укоренению традиций. И архитектор, и художник, и любой другой профессионал, которому удавалось создать нечто стоящее, прекрасное, гордились не своим вкладом, но достигнутым пониманием рецепта, целей профессии, своим цехом, учителем, благодарили Создателя, что Он избрал их и позволил довершить труд. Распространенной была анонимность творческого труда. Традиционализм средневекового понимания ремесла как усердной репродуктивной деятельности обусловил стандартизацию вещного мира в Новое время. Общинность существования цехов формировала общинные ценности, среди которых непременной была скромность.

Справедливости ради необходимо отметить, что у цеховой морали с ее замкнутостью и непререкаемостью авторитетов мастеров на определенном этапе проявляется и оборотная сторона. К новым изобретениям, как и ко всякого рода «новшествам» ремесленные цехи проявляли крайне враждебное отношение, решительно запрещая всякое отступление от раз установленных правил. Способ производства, ширина и длина его, материал – все это точно определялось цеховыми уставами, не допускалась замена ручного труда приспособлениями. В преддверии и в период Возрождения консерватизм технологий тормозит развитие производства. Например, в течение 4-х столетий (с XI по XV вв.) в Англии, Франции под запретом была валяльная мельница, якобы ухудшавшая качество сукна, валяемого ногами, и заменявшая сразу 24-х валяльщиков. Мастерские, применявшие ее, тщательно скрывали это от коллег в других городах.

Мастерство в Средневековье - оценка профессиональной и духовной зрелости человека, основанная на приоритете моральных качеств. Мастер - это не только лучший профессионал, но и Учитель, Наставник (воспитатель), Хранитель Рецепта, тот, чей авторитет бесспорен, кому доверены честь и судьба всего профессионального цеха. Ценность мастерства, формировавшаяся в Средневековье, подготовила значение, придаваемое профессионализму в культуре Нового времени.

Сочинение ЕГЭ:

Искусство. В мире насчитывается огромное количество полотен разных жанров, направлений, авторов. Но лишь немногие из них заставляют задуматься о себе, о жизни, переосмыслить какие-то её моменты. Что делает работу автора шедевром творца? Ответ на этот вопрос даёт нам текст И. Долгополова.

Анализируя данную проблему, автор рисует картины "неяркой красы Руси". "Золотые пажити, голубые глаза озёр, белокаменные лебеди-храмы"- каждая из этих деталей помогает понять, насколько близок должен быть художник к своей стране, истории, народу, чтобы чистый, правдивый, вещий голос творца "доносился из глубины веков" до его потомков.

Важную роль текста занимает противопоставление "мастеров-виртуозов, владевших аритистично техникой рисунка" и творцов, чьи работы внешне просты, но наполненные "бездонной духовной глубиной". Не случайно в финальной части рассуждения появляются имена великих Пушкина, Глинки, Достоевского- так И. Долгополов убеждает читателя в том, что в произведении любого творца самое главное- не "почерк, мазок или удар кисти, а сердце".

Прочитав и проанализировав данный текст, я поняла, что автор подводит читателя к следующей мысли: щедевры творца должны быть наполнены чувством сопричастности Отчизне. Публицист не сомневается в том, что только "любовь к ближнему, простосердечие" способны подвигнуть художника на "сотворение немеркнущих шедевров".

Мне близка и понятна точка зрения автора. Я также уверена в том, что произведение настоящего творца должно оставить неисгладимый след в душе человека и помочь человеку оглядеться вокруг себя, увидеть людей, которые рядом, понять их проблемы.

Чтобы доказать свою точку зрения, мне хотелось бы обратитсья к произведению К. Паустовского "Старый повар". Автор рассказывает о слепом умирающем старике. Вместе с героем мы испытываем глубокие муки совести и ждём облегчения страданий. Удивительно, но это освобождение приходит с музыкой молодого незнакомца, которая помогает слепому вернуться во времена своей молодости, встретиться с возлюбленной и увидеть, как распускаются белые цветы в старом яблоневом саду. Читая рассказ Паустовского, мы понимаем, что музыка великого Моцарта произвела столь сильное впечатление и успокоила душу умирающего.

Аргументируя свою позицию, хочу привести в качестве примера повесть А. Куприна "Гранатовый браслет". История Веры Шеиной и Желткова позволила увидеть, что очень важную роль в отношении героини к влюбленному в неё человеку сыграла бетховенская соната. Вместе с княгиней мы слушаем музыкальное произведение, о котором было упомянуто в предсмертном послании, полученном ею, и чувствуем, насколько велико его тихое преклонение. Под звуки аккордов приходит ощущение прошедшей мимо вечной, повторяющейся лишь раз в тысячу лет любви. Эта музыка так одухотворена Куприным, что именно через неё передаются мысли Желткова: "Успокойся, дорогая, успокойся, успокойся..."

Искусство. Пьесы П.И. Чайковского, полотна В. Васнецова, незабываемые страницы романов Л. Толстого- не так важен род и жанр искусства, как то, чтобы в жизни каждого появилось произведение, которое поможет человеку раскрыться самому и раскрыть тех, кто рядом.

Текст И. Долгополова

Как дивное эхо давным-давно ушедших времен, завораживают взор творения Андрея Рублева, открывшего людям прелесть неяркой красы Руси. Просторы небес, золотые пажити ее полей, голубые очи озер и неторопливость рек. Вещий голос живописи Рублева — чистый, правдивый, доносится из глубины веков, и мы, слушая неспешный этот рассказ, ощущаем легендарную пору становления Отчизны, видим белокаменные храмы, зубчатые стены и гордые башни крепостей, шумные площади многолюдных городов. Редкой красотой любы нам творения Рублева, ибо угадываем в них душу пращуров наших. Прислушайся... и вдруг из бездны времени предстанут пред тобой стройные ряды шлемоблещущих воинов, лес копий, сверкание мечей и... женский плач. Набежала черная кочевничья туча на красно солнышко, полетели вражьи стрелы, и несть им числа. Много, много горького повидала Русь. Сын ее Андрей Рублев донес до дней сегодняшних радость и печали своего времени — в них муки, испытания, ко торые принял народ. Слыхали ли вы благовест колоколов старых храмов Руси, когда он плывет в лазоревом небе, и сама земля кажется сказочной, былинной. Наступают сумерки, и все приметы нынешнего дня уходят в закатную мглу, мы все яснее и четче воспринимаем чистоту звучания вечернего звона. И дело не в том, что давным-давно ушли времена, когда были построены церкви с чеканными силуэтами, гармонирующими с пейзажем. Легко дышится в этом, как медом напоенном, воздухе, в котором растворен аромат полевых цветов и трав, горький запах костров... Загорается первая звезда в бездонной тьме наступившей ночи, и мы еще полны звучанием говорящих колоколов, до слез тронуты радостью общения с природой своей Родины. Такое чувство сопричастности Отчизне просыпается, когда глядишь внимательно и пристрастно на рублевские создания. В них будто слышится зов земли, пусть перенесшей тяготы, но знавшей и радость славных побед. Много в мире создано творений великих и грандиозных, не счесть мастеров-виртуозов, владевших артистично рисунком, живописью, композицией, создавших полотна, в которых действуют десятки фигур. Размах этих холстов иногда потрясает, как и фееричность сюжетов... Но мало кто в этом тысячеликом мире искусства создал произведения, равные по глубине прозрения Рублеву, внешне простые, мудрые той бездонной духовной глубиной, которая отличает поэзию Пушкина и Блока, музыку Глинки и Мусоргского, прозу Гоголя, Достоевского, Толстого. Любовь к ближнему, простосердечие — вот сила, которая подвигла Андрея Рублева на сотворение немеркнущих шедевров. Труд, школа жизни и искусства помогли ему создать их. В его произведениях говорят не почерк, мазок, удар кисти, а сердце художника.

По. И. Долгополову

— Знаю, о. Алексий, что вы считаете свои стихи продолжением пастырской деятельности, потому спрошу: как в вас соединяется искусство и вера — без проблем? Ведь на протяжении многих веков творчество и религиозность противопоставляли друг другу, в XVI столетии даже была написана, кажется, первая, «Защита поэзии» — Д. Боккаччо защищал от нападок самого Данте. Почему творчество так часто «демонизируется» представителями культа?

— Сегодня мы имеем полное право утверждать, что противопоставление искусства и веры во многом надуманная проблема. Да, на католическом Западе взаимоотношения между искусством и верой, наукой и верой — нередко становились весьма напряженными. В то же время церковная культура православного Востока достигла своей высоты именно благодаря полноценному привлечению себе на службу светского искусства. Примеры этого мы видим не только в иконографии, церковной архитектуре, шедеврах богослужебной утвари, но и в литературе, особенно в поэзии. Вспомним, что именно на языке поэзии, а не прозы написаны многие книги Священного Писания, ряд святоотеческих творений, не говоря уже о богослужении, которое в своем оригинале на греческом языке всецело принадлежит к стихотворной форме. Шедевры церковной поэзии можно назвать и шедеврами поэтического искусства, если оценивать их чисто светскими мерками (точно так же иконы наших великих иконописцев признаются даже атеистами как шедевры мирового искусства, а не только церковного). Так и должно быть. Оказывается, что поэзия может быть одновременно и выдающейся по меркам светского искусства и на 100% православной. Одно другому нисколько не мешает.

Я вижу две основные причины того, что творчество иногда «демонизируется» представителями духовенства. С одной стороны, было и есть немало талантливых литераторов, которые свое творчество явно противопоставляют не только Церкви, Божественной Истине, но и общечеловеческим нравственным ценностям. Этим они существенно дискредитируют светскую литератору в целом. С другой стороны, нередко встречаются представители духовенства, которые берутся критиковать светскую литературу, не имея достаточно глубокого знания предмета. Плоды подобной некомпетентности весьма печальны: в запале критики смешиваются «виновные» литераторы с «невиновными», сгущаются краски, в произведениях искусственно выискиваются негативные смысловые контексты, о которых сам автор возможно и не подозревал.

Нужно всегда помнить: если священник берется критиковать какие-либо литературные произведения или научные теории, то для полноценной критики недостаточно священного сана и знания православного богословия, нужно быть еще и сведущим в той области, в которую направляется его укор. Некомпетентность отдельных священнослужителей в данном случае бросает тень на всю Церковь, подрывает доверие к ней со стороны общества.

— А может быть дело в глубинной свободе творческого человека, ведь он подчинен только вдохновению — то есть, небесам? Быть может это страх перед неконтролируемым людьми процессом творения?

— Мы должны понимать, что литератор, особенно поэт, в своих произведениях говорит о самом сокровенном, изливает читателю то, что происходит в тайниках его души. Если пытаться происходящее в душе искусно скрывать, то плоды творчества потеряют жизненную силу (хотя определенный духовно-нравственный фильтр у литератора обязательно должен быть). Нам известно, что литераторы не святые люди, а нередко даже не высокодуховные. Так, что всегда найдется к чему можно придраться. Стоит взять любого из нас, верующих людей, и открыть всё сокровенное, что есть на душе, то большинству будет стыдно. Поэтому, на мой взгляд, крайне неразумно придираться к мелочам в литературных произведениях. Полезнее научиться выносить из них то, что может оказаться полезным для нас. Другое дело, когда мы сталкивается с сознательным и открытым богоборчеством творческих людей, с открытой проповедью порока.

В позитивной критике светского искусства со стороны Церкви не может быть места страху перед «свободой творческого человека».

— Лично вам что даёт творчество?

— Творчество учит меня более серьезно относится к своему пастырскому слову, а при написании поэтических произведений происходит поиск ответов на важные вопросы, которые возникают передо мной, и как перед человеком, и перед пастырем. Кроме того, творчество обогащает мою жизнь новыми переживаниями и встречами с интересными людьми.

— А чему пастырь научается у поэта?

— Думаю, что важнейшие качества настоящего поэта: открытость перед слушателем, бескорыстное служение добру и истине посредством слова, бескомпромиссность в отношении ко злу, сильными мира сего и общественным порокам — изначально должны присутствовать в каждом пастыре Церкви. В моей жизни получается так, что православное мировоззрение и пастырство помогают поэту, а не наоборот.

— На ваш взгляд, чего лишается проповедник, всецело отказываясь от искусства?

— Истинное искусство возвышает человеческую душу, воспитывает вкус к прекрасному. Если пастырь полностью игнорирует светское искусство, то на практике он оказывается неспособным адекватно оценить и церковное. Кроме того, он может не найти общего языка с рядом своих прихожан, для которых светское искусство и его достижения что-то значат в жизни. К сожалению, иногда случается такое: заходим в храм и видим полную безвкусицу в его убранстве, отделке, росписи — это прямое следствие отсутствия эстетического вкуса и пренебрежения законами светского искусства у тех, кто отвечает за благолепие дома Божьего.

— Мне кажется, есть и другая опасность. Встречаются, к примеру, такие любители творчества, которые культивируют его в себе неразумно, до потери здравости. Они словно поклоняются идолу творчества в себе. Как можно застраховаться от этой болезни?

— Оградить от этой опасности может только правильная духовная жизнь человека. Нам, православным людям, известно, что творческий дар дается Богом. В союзе с Господом необходимо и распоряжаться этим даром, и приумножать его. Ищущим Господь обязательно поможет понять, как направить Его дары на благо себе и ближним. А тех, кто стремится распорядиться Божьим даром без Бога, только по своему усмотрению, очень часто ожидает творческая или жизненная катастрофа.

— Выходит, что творчество может быть искушением, как богатство, власть, сила, красота? Как можно себя проверить, «не улетела ли голова с плеч» во время творческого полет, не «на метле» ли был осуществлен этот полёт?

— Творчество в полной мере захватывает и внешнюю, и внутреннюю сферу человеческой деятельности, а потому и искушений на этом пути ещё больше, чем, например, при стяжании богатства, обладании земной силой и властью. Если планка духовности человека невысока, очень легко оправдать любые неблаговидные поступки, содеянные ради плодов своего творчества. Наиболее пагубны для творческого человека страсти гордости и тщеславия, развитие которых приводит к завышенной оценке собственной личности и ее значения в судьбе человечества, к неадекватному восприятию критики и авторитетов. Христианское смирение, стремление исполнить волю Божию — вот залог того, чтобы в творческом полёте и голова и сердце оставались на месте.

— Каковы признаки поэзии и вообще произведений искусства демонического происхождения? Чем отличается их воздействие на душу человека?

— Искусство от Бога возвышает душу человека, помогает утвердиться в добре, найти ответы на важные жизненны вопросы. Искусство демонического происхождения напротив, разжигает в человеке страсти, сеет в его душе сомнения относительно Бога и высших нравственных ценностей, приводит в тупик печали и уныния. Святое Евангелие учит нас судить о древе по его плодам.

— Что бы вы сказали верующим, которые считают всю художественную литературу душевредной и готовы сжечь на костре даже классику?

— В IV и V веке от Рождества Христова святые отцы Церкви изучали языческую литературу и находили это наследие весьма полезным, научившись выносить из него лучшее и отвергать заблуждения. Поэтому человек, считающий душевредной даже русскую классику, которая одним из оснований имеет православное мировоззрение и общехристианские ценности, находит обличителями своего заблуждения святых отцов и многовековую историю Церкви.

— Отец Алексий, теперь самый сложный вопрос: ваше самое-самое любимое стихотворение из своих?

— Думаю, что это стихотворение «Матери»:

Меня — из рук заботливых и чистых,
Забыв про сон, про ход привычный дней,
Вскормила ты с любовью бескорыстной
От колыбели крохотной моей.

Я резво рос. Во всём ли так как надо?
Крепилась ты, надежды свет храня...
Я на земле не знал другого взгляда,
Что столь желанно принимал меня.

Но, ставши взрослым, занят сам собою,
К тебе, мой ангел, духом остывал.
О самой близкой, посланной судьбою,
В кругу забот лишь мельком вспоминал.

Прости же мне, что в трудный день ненастный
Я был далёк и твой не ведал страх;
Что ты ждала так долго, так напрасно
Слова сыновней ласки на устах.

Прости, что жил, столь редко утешая,
Моих ошибок в сердце не храни.
Прости меня...
За всё прости, родная,
И пред Творцом в молитвах помяни.

Как счастлив я, что в мире сéм, мятежном,
Познал тебя от жизненных дверей
Той — самой доброй, искренней и нежной —
Любимой самой матерью моей.

— А из написанных другими? Есть ли такое «чужое» стихотворение, которое вам так же близко, как своё, а может даже ближе? Почему именно оно?

— Я начал писать стихи ещё в раннем детстве. Мое мировоззрение и отношение к поэзии несколько раз за это период кардинально менялось, а значит менялось и «самое любимое стихотворение». Сегодня таковым я могу назвать стихотворение Пушкина «Памятник», в котором есть такие строки:

Веленью Божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца;
Хвалу и клевету приемли равнодушно,
И не оспóривай глупца.

В этих немногих словах заключен основной принцип творчества с позиций православного миросозерцания.

— Что делает произведение шедевром?

— К этому понятию можно подойти с разных сторон. На мой взгляд, произведение можно считать шедевром, если оно стало родным и близким широкому кругу читателей, оказалось способным изменить людские души к лучшему, наполнив их высокими чувствами и переживаниями. Если есть вышеуказанное, мелкие погрешности и недочеты литературного произведения не могут лишить заслуженного им пьедестала. Хотя, бесспорно, возведение в ранг шедевра, предполагает достаточно высокую планку литературного мастерства его автора.

Беседовала Светлана Коппел-Ковтун

В 1993 году психолог Джеймс Каттинг отправился в музей Орсэ (Париж), чтобы посмотреть на картину Ренуара «Бал в Мулен де ла Галетт», изображающую веселящихся парижан и считающуюся одной из величайших работ импрессионизма. Но вместо того чтобы восторгаться Ренуаром, неожиданно обнаружил, что его как магнитом притянуло к полотну в соседнем зале: чарующий, таинственный вид заснеженных парижских крыш.

Он никогда не видел раньше этой картины и не слышал о ее авторе - Гюставе Кайботте. Это заставило его задуматься.
Случалось ли вам влюбиться в какую-нибудь книгу и удивиться, не найдя ее в списках великих произведений? Или ходить кругами вокруг «классической» скульптуры, тщетно пытаясь понять, из-за чего весь шум? Если да, то наверняка вы обдумывали вопрос, который Каттинг задал себе в музее Орсэ.


Первый ответ, который приходит в голову, состоит в том, что некоторые произведения просто великие: они обладают высочайшим качеством. Картины, которые висят в галереях на лучших местах, о которых рассказывают в школе и которые перепечатывают в книгах, доказали свою художественную ценность, неподвластную времени. Если вы не понимаете, чем они хороши, то это ваша проблема. Это пугающе четкое объяснение. Но некоторые социальные исследователи продолжают задавать неудобные вопросы, допуская вероятность того, что художественные каноны - это нечто большее, чем застывшая историческая случайность.
Каттинг, профессор Корнелльского университета, задался вопросом: не могло ли получиться, что при определении места картин в культурном хит-параде сработал психологический механизм, известный как «эффект привязанности к просмотренному»? В новаторском эксперименте 1968 года людям показывали ряд быстро сменяющихся абстрактных форм: некоторые формы повторялись, но из-за частой их смены испытуемые этого не замечали.


В Корнелле Каттинг поставил похожий эксперимент, чтобы проверить свою догадку. В ходе курса лекций он регулярно показывал студентам работы импрессионистов - каждую по две секунды. Среди этих картин были как классические, входящие во все учебники по истории искусства, так и другие - сопоставимого качества, но менее известные. Эти последние демонстрировались в четыре раза чаще. По окончании курса студенты начали предпочитать их классическим работам, тогда как контрольная группа сохранила верность классике. Студентам Каттинга картины начали нравиться больше только потому, что они видели их чаще.
Каттинг считает, что этот эксперимент отвечает на вопрос о том, как формируются каноны. Он подчеркивает, что в конце XIX века всего пять-шесть богатых коллекционеров покупали самые растиражированные сегодня работы импрессионистов. Предпочтения этих людей обеспечили престиж некоторых работ, вследствие чего их чаще стали выставлять в галереях и печатать в антологиях. С годами одобрение лишь росло, набирая скорость благодаря «эффекту привязанности к просмотренному». Чем чаще люди видели, скажем, «Бал в Мулен де ла Галетт», тем больше это полотно им нравилось, и чем больше оно им нравилось, тем чаще картина появлялась в книгах, на постерах и на больших выставках. А академики и критики давали научные объяснения их превосходству. Ведь, в конце концов, не только массы склонны выше оценивать то, что им встречается чаще. Как верно подметили современные художники вроде Энди Уорхола и Дэмьена Херста, критика тесно переплетается с рекламой. «В смысле “эффекта привязанности к просмотренному”, - говорит Каттинг, - ученые нисколько не отличаются от публики».


Несколько лет назад Уоттс, сотрудник Microsoft и специалист по динамике социальных сетей, пережил сходный опыт в другом парижском музее. Отстояв очередь, чтобы увидеть «Мону Лизу» в ее терморегулируемом ящичке из пуленепробиваемого стекла, он отошел от картины в недоумении: почему ее считают настолько лучше трех других картин Леонардо, выставленных в предыдущем зале, на которые никто, казалось, не обращает ни малейшего внимания?
Когда Уоттс пролистал «Историю величайших картин в истории человечества», он выяснил, что большую часть своей истории «Мона Лиза» прозябала в сравнительной безвестности. В 50-х годах XIX века Леонардо да Винчи считался никем по сравнению с гигантами Ренессанса - такими как Тициан и Рафаэль, чьи работы стоили почти вдесятеро дороже «Моны Лизы». Только в XX веке портрет кисти Леонардо, изображающий жену его патрона, взлетел на первое место в чартах. И продвинул его туда не новый вердикт академиков, а банальный грабеж.
В 1911 году подсобный рабочий Лувра вышел из музея с «Моной Лизой», спрятанной под спецовкой. Парижане были поражены и возмущены кражей картины, на которую они до сих пор обращали не слишком много внимания. Когда музей снова открылся, люди выстраивались в очереди, чтобы взглянуть на пустое место, где раньше висела «Мона Лиза», - взглянуть с таким интересом, с которым на саму картину они никогда не смотрели. Полиция была в растерянности. В какой-то момент на допрос вызывали даже напуганного Пабло Пикассо. Но обнаружить «Мону Лизу» удалось только два года спустя, когда грабитель, итальянский плотник по имени Винченцо Перуджа, пытался продать картину галерее Уффици во Флоренции и был пойман с поличным.


Газеты по всему миру перепечатывали ее репродукции, вследствие чего «Мона Лиза» стала первой картиной, получившей международное признание. С тех пор она воплощает всю западную культуру как таковую. В 1919 году, когда Марсель Дюшан хотел символически уничтожить высокое искусство, он подрисовал козлиную бородку именно Джоконде, что для массового зрителя только усилило ее статус «воплощения великого искусства» (или «примера абсолютного совершенства», как позднее описал ее критик Кеннет Кларк). На протяжении XX века музыканты, рекламщики, режиссеры использовали славу картины в собственных целях, а она, по словам Уоттса, «в свою очередь, использовала их». Перуджа не смог возвратить «Мону Лизу» на родину, но ему удалось сделать из нее икону.
Маловероятно, что уникальный статус картины можно полностью приписать качеству исполнения (хотя многие и пытались это сделать). Говорят, что глаза изображенной «следуют» за смотрящим. Но, как сухо замечает биограф картины Дональд Сассун, «на самом деле этот эффект может быть достигнут при созерцании любого портрета». Дункан Уоттс предполагает, что «Мона Лиза» всего лишь предельное воплощение общего правила. Картины, стихотворения или популярные песни поднимаются на вершину популярности и тонут в безвестности благодаря случайным событиям или предпочтениям, которые превращаются в волны влияния, катящиеся через века.
«Сказать, что у предметов культуры есть ценность, - написал однажды Брайан Ино, - это все равно, что сказать, что у телефонов есть разговоры». Почти все культурные объекты, которые мы потребляем, поступают к нам уже снабженными заранее данной оценкой; наши предпочтения в каком-то смысле всегда чужие. Зрители «Моны Лизы» знают, что они идут смотреть на величайшую в мире картину, и отходят от нее в закономерном восхищении - или разочарованными.


Шамус Хан, социолог из Колумбийского университета, считает, что наше определение «великого» настолько же зависит от беспокойства по поводу статусности, насколько и от художественной ценности объекта. Он указывает, что в Америке XIX века граница между «высоким» и «низким» искусством была едва заметной. Развлекательный вечер в понимании сталелитейного магната мог подразумевать как оперное пение, так и представление жонглеров. Но на рубеже XIX и XX веков богачи были втянуты в борьбу статусов, стремясь утвердить свое превосходство над поднимающимся средним классом. Поэтому они начали определять себя через более узко очерченное понятие «высокого искусства». Выкупить ложу в опере или начать коллекционировать импрессионистов - таковы были способы упрочить свое положение в клане.
Хотя жесткое разделение искусства на высокое и низкое сошло на нет в 60-е, мы по-прежнему используем культуру как маркер личности, хоть и не так прямолинейно. Нынешняя мода на эклектику - «Я слушаю Баха, ABBA и Jay Z» - это, по словам Хана, новый способ буржуазной богемы отмежеваться от того, что они считают «узкими» предпочтениями нижестоящих слоев общества.
Собственно качество произведения искусства при таких раскладах начинает казаться его наименее важным атрибутом. Впрочем, возможно, оно все же более значимо, чем допускают наши социальные исследователи. Во-первых, произведение должно обладать определенным качеством, чтобы получить право занять верхнюю строчку хит-парада. «Мона Лиза», может, и не самая лучшая картина в мире, но все же она была выставлена в Лувре, и не просто так.


Сравните «Быть или не быть», необъяснимое воплощение мыслящего сознания, полное сомнений, колебаний и озарений, с любым монологом Марлоу или Уэбстера - и Шекспир сразу окажется в отдельной лиге. Уоттс мог бы сказать, что я себя обманываю, как и бесчисленные читатели и исследователи, которые пришли к такому же выводу. Но какое объяснение величия Шекспира было бы более скромным?
Исследование, опубликованное в British Journal of Aesthetics утверждает, что «эффект привязанности к просмотренному» неодинаково действует в разных ситуациях, и предлагает разные варианты ответа на вопрос о принципах формирования эстетических канонов. Опираясь на эксперимент Каттинга, ученые многократно демонстрировали двум группам студентов работы двух художников, британского прерафаэлита Джона Эверетта Милле и американского популиста Томаса Кинкаде. Пестрые пасторальные сцены Кинкаде - это чистый китч, «золотой стандарт» плохого искусства. Ученые пришли к выводу, что участникам эксперимента начал больше нравиться Милле, как вы могли бы угадать с учетом «эффекта привязанности к просмотренному». Но Кинкаде постепенно начал нравиться им меньше. То есть с течением времени «эффект привязанности» помогает выявить более талантливого автора.
Социальные исследователи правы в том, что нужно сохранять известную долю скепсиса в отношении великого, и в том, что никогда не нужно забывать заглядывать в соседний зал. Великое искусство и посредственность могут спутать даже эксперты. Но именно поэтому мы должны видеть - и читать - столько, сколько можем. Чем больше нам показывают хорошего и плохого, тем лучше мы видим разницу. И эклектики это поняли.