Пространственный поворот и глобальная история. Геополитические эпохи глобальной истории Глобальная история

ной комиссии Российской Федерации.

8 Косых М.Ф. Взаимодействие политических партий и движений с государ-

ством как условие реформирования российского общества: Дис. ... канд. полит. наук. - М., 1998.

9 Житнев В.Б. Мафия в Екатеринбурге. - Екатеринбург, 1993.- С. 8.

10 Кириллов А. Д. Урал в новой истории. - Екатеринбург: Уральский рабо-

чий, 1999. - С. 42-45.

Р.Ю. Царев

Курганский государственный университет

КОНЦЕПЦИИ ГЛОБАЛЬНОЙ ИСТОРИИ Ф.БРОДЕЛЯ И И.ВАЛЛЕРСТАЙНА: СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ

Аннотация

В статье показано, что в этих концепциях происходит теоретизация исторического процесса на основаниях, выходящих за рамки формационного и цивилиза-ционного подхода, предлагаются новые варианты понимания единиц истории. Вместо стадиальной модели и модели исторического круговорота обосновывается волновая модель множественного социального времени с вероятностной логикой. Эта модель синтезируется с принципами синергетики, подчеркивается нелинейный характер глобальных исторических тенденций.

Вместе с тем, раскрывается не тождественность рассматриваемых концепций глобальной истории по следующему ряду ключевых моментов - реальность много-укладности в мировом масштабе, признание объективности существования локальных цивилизаций, проблема соотношения макро- и микроуровня исторической реальности. В связи с этим по-разному решается вопрос о единстве и многообразии исторического процесса.

Ключевые слова: историческая система, мир-империя, мир-экономика, современная мир-система, мировой капитализм, накопление капитала.

Kurgan State University

F. BRÖDEL AND I. WALLERSTEIN"S CONCEPTS OF GLOBAL HISTORY: THE COMPARATIVE ANALYSIS

The article demonstrates that these concepts deals with theorization of the historical process on the basis which goes beyond formation and civilization approach, it offers new

versions of understanding of historical units. Instead of the stadial models and the model of historical cycles the wave model of multiple social time with a probabilistic logic is supported. This model is synthesized with synergetic principles, the article emphasizes a nonlinear character of global historical tendencies.

Therewith, the article describes non identity of the considered concepts of global history considering the following number of the key points such as existence of the plural society across the globe, acknowledgement of objectivity of local civilizations existence, the problem of correlation of macro-scale and micro-scale level of the historical reality. Therefore, the question on unity and diversity of the historical process is dealt in different ways.

Keywords: a historical system, world-empires, world-economies, modern world-systems, world capitalism, capital accumulation.

Исторический процесс в социальных науках XX столетия был представлен на разных уровнях. Исследовались как локальные микросообщества людей с их спецификой, так и крупные региональные общности и, прежде всего, локальные цивилизации. Наконец, на макроуровне в центр внимания были поставлены развивающиеся глобальные исторические тенденции.

Вычленение этих уровней обусловлено и самой реальностью истории, и невозможностью выбора единственного ракурса рассмотрения исторического процесса. Проблемой остается выявление специфики уровней исторической реальности, их соотношения, сводимости или несводимости одного к другому, единства и многообразия истории. Изучение исторической реальности на разных уровнях требует не только очертить предметную область исследования, но и выработать адекватные его задачам понятийный аппарат и методологию с учетом дилеммы формационного и цивилизационного подхода.

Целью данной статьи является анализ концепций глобальной истории французского историка Ф.Броделя и основателя концепции мир-системного анализа (далее -МСА) И.Валлерстайна, с именами которых в значительной степени связано само становление проблематики глобальной истории. Анализ их концепций будет осуществляться как в плане трактовки ими исторического процесса, так в плане теоретико-методологических оснований его исследования с выявлением эвристической продуктивности и ограничений.

Во-первых, методологически сближает их концепции осознание теоретического характера исследования истории, направленность против позитивистской, описательной традиции, в которой недооценивалось значение теоретических моделей. В методологии школы «Анналов» и концепции локальных цивилизаций А.Тойнби теоретическая модель хотя и реализуется, но она все же в недостаточной степени эксплицирована, тогда как в концепциях Ф.Броделя и И.Валлерстайна были эксплицированы исходные, теоретические принципы, на основании которых и были построены модели глобальной истории.

Этот подход находится в соответствии с идеей постпозитивизма, и в частности, К.Поппера: в научном познании невозможно обойтись без теоретических посылок, определяющих направление эмпирического исследования.

Ф.Бродель подчеркивал, что невозможно обойтись без теоретической реконструкции исторического процесса в форме выдвижения гипотез, в свете которых конкретные факты получат определенную интерпретацию (2, 131; 4, 10). Многоуровневость исторической реальности, время длительной протяженности, множественность форм ис-

торического времени, идея единства прошлого и настоящего - это главные, исходные теоретические принципы, позволившие Ф.Броделю разработать свою концепцию глобальной истории.

И по И.Валлерстайну, факты не являются самодостаточными (8, 8). Вместо позитивистской схемы «факты -концепция» необходима схема «концепция - факты»: исходные теоретические установки должны определять выбор объекта исследования, оно не может осуществляться без наличия определенной теоретической схемы (21, 9-10, 346). Без понятий как аналитических конструкций невозможна интерпретация исторической реальности (по: 11, 33).

Вместо национальных государств как единиц истории ставится задача целостного описания нового объекта -современной мир-системы - на определенном уровне абстракции, ее структур и принципов функционирования. Выдвинута идея единства статики и динамики системы, континуума «прошлое - настоящее»: «современного мира» как такового нет, выявить неизменное и изменяющееся можно лишь в долгосрочной ретроспективе (21, 5, 7-9).

Ф.Бродель и И.Валлерстайн являются сторонниками проблемного подхода к историческому познанию, его тео-ретизации, обосновывается синтез идиографической и номотетической методологий. Исходные теоретические принципы, о которых они говорят, конечно, не вполне верифицируемы, но на их основе возможно построение верифицируемых концепций истории.

Во-вторых, Ф.Бродель и И.Валлерстайн выдвинули программу построения целостного социально-исторического знания на основе синтеза социальных наук как отражения реального единства социальной реальности.

«Глобальная история» в онтологическом плане понимается Ф.Броделем как исследование всемирно-исторического процесса с выявлением его основополагающих тенденций (3, 8-9), а в гносеологическом плане - как целостное исследование социальной истории (3, 39). Как и основатели школы «Анналов» М.Блок и Л.Февр, Ф.Бродель являлся последовательным сторонником междисциплинарного синтеза социальных наук (2, 116-117).

И.Валлерстайн выдвинул концепцию наддисципли-нарного синтеза (24, 312-313). Если междисциплинарный синтез характеризует объект через совокупность категорий, выработанных в частных науках, то, по И.Валлерстайну, нужно выработать трансдисциплинарные категории, изначально пронизывающие массив социального знания. Необходима целостная, «...не поделенная на отдельные дисциплины социально-историческая наука, рассматривающая человечество в перспективе эволюции исторических систем.» (7, 30).

Следует отметить, что эти программы в полной мере не реализованы. Ф.Бродель реализовал онтологический вариант понимания «глобальной истории»; в силу интереса к роли материальных факторов в историческом процессе, задача целостного исследования социальной реальности им не была решена. И.Валлерстайн показал органичное единство экономики и политики, отсутствие их автономной друг от друга логики. Однако сфера культуры и духовных ценностей оказалась или на втором плане (Ф.Бродель) или была сведена к проявлению экономико-политических тенденций развития современной мир-системы (И.Валлерстайн), о чем еще будет сказано в дальнейшем.

Ф.Броделя и И.Валлерстайна интересует одна и та же проблема - истоки и процесс становления современного миропорядка. Если Ф.Бродель проследил этот процесс лишь до XVIII века, включая промышленную рево-

люцию в Англии, то И.Валлерстайн предпринял попытку объяснения и дальнейшей истории, но в решении общей проблемы их концепции сближает ряд идей.

Во-первых, историческая реальность понимается в их концепциях как имеющая многоуровневую организацию и структурный характер.

Ф.Бродель разграничил «историю событий» и «историю структур». «Структуры» - это объективные исторические реальности, связанные с большой длительностью и позволяющие вырваться из «плена событий»; понять историю - значит обнаружить структурный фундамент единичных событий (изменений) в долгосрочной временной перспективе (2, 118-127). И.Валлерстайн полностью поддерживает этот подход (20, 1241; 21, 2).

Они понимали историческую реальность и как имеющую иерархический характер. В концепции МСА И.Валлерстайна это представление воплощается в модели «трехэтажной» организации миров-экономик в целом и современной мир-системы, в частности. В концепции Ф.Броде-ля, помимо модели миров-экономик, имеет место разделение экономики на уровни «материальной жизни» или «повседневности», над которой надстраивается «рыночная экономика», а вершину иерархии образует «капитализм» (1, 13-14, 43-44).

Во-вторых, понимание процессов долгосрочной, структурной динамики в концепциях Ф.Броделя и И.Валлерстайна связано, прежде всего, с исследованием функционирования и развития определенных исторических систем.

В концепции МСА «историческая система» понимается как долговременный, органично-целостный социальный комплекс, обладающий высокой степенью сложности, относительно автономной эволюцией, внутренней динамикой и противоречиями, пространственно-временными границами (18, 203; 23, 27-28). Любая историческая система базируется на способе производства и обмена, развивающемся разделении труда; в бытии любой из них наступает период, когда исчерпываются способы сдерживания ее противоречий (8, 13).

Как видно из этого определения, «историческая система» обладает рядом характеристик формации (способ производства, разделение труда, ведущая роль экономических отношений в социуме) и локальной цивилизации (относительно автономная эволюция, наличие пространственно-временных границ, жизненный цикл от возникновения до гибели), однако не сводится ни к одной, ни к другой, и своеобразно «снимает» в себе их характеристики.

И.Валлерстайн разграничил «мини-системы» и «мир-системы». Характеристиками первых являются компактность, относительная кратковременность (жизненный путь примерно шести поколений), гомогенность культуры и структур управления, реципроктность. В современном мире их больше не существует (23, 148-150; 24, 317). Мир-системы существовали в двух вариантах - «миры-империи» и «миры-экономики» (21, 346-349; 24, 317).

Если первые основывались на политической власти, то вторые - на торговле и накоплении капитала. В мирах-империях тоже существовали рынки и обмен, но они контролировались бюрократическими структурами, перераспределявшими дань с непосредственных производителей в свою пользу. Миры-экономики базировались на «капиталистической логике», накоплении капитала, сетях интегрированных производственных структур; прибавочный продукт, созданный непосредственными производителями, отчуждался в форме прибыли и распределялся среди буржуазии посредством рынка, на который влияли нерыночные (политические) структуры (21, 348; 23, 150-156; 24, 317).

В концепции Ф.Броделя понятие «мини-система» отсутствует, равно как и представление о «современной мир-системе», что составляет ядро концепции МСА И.Валлерстайна, но он разделял трактовку им миров-империй и миров-экономик как мир-систем и как единиц истории (3, 14).

По Ф.Броделю, «.миры-империи, как их называет И.Валлерстайн, были... (итогом) старинных побед политики над экономикой». Это «управляемая экономика» или «азиатский способ производства» (3, 48-49).

На самом деле трактовка И.Валлерстайном миров-империй лишь внешне напоминает азиатский способ производства. Как известно, при нем велика роль государственной бюрократии в силу экономических условий: государственная собственность на ирригационные системы приводит к экономической зависимости от государства земледельческих общин. Держава А. Македонского являлась миром-империей, но элементов азиатского способа производства в ее экономике не было. Видимо, следует разграничивать миры-империи с азиатским способом производства и военно-политические миры-империи.

Неоднозначным является представление Ф.Броделя о наличии или отсутствии экономического детерминизма в восточных мирах-империях. С одной стороны, применительно к Китаю утверждается, что государство сознательно тормозило процесс накопления капитала (3, 536-537). С другой стороны, он не был склонен преувеличивать масштаб управления экономикой: государство «сильнее общества - да, но не сильнее экономики» (3, 49).

Что касается мира-экономики, то, по словам Ф.Броделя, эта система представляет собой «экономически самостоятельный кусок планеты, способный в основном быть самодостаточным, такой, которому его внутренние связи и обмены придают определенное органическое единство» (3, 14).

Мир-экономика включает в себя ядро, полупериферию и периферию - регионы различного уровня экономического развития. Неравенство экономических потенциалов имеет своим источником географическое разделение труда между регионами. Неравенство необходимо для функционирования системы, поскольку, порождая неэквивалентный обмен между зонами, оно служит условием накопления капитала в ядре. Система изменяет свои пространственные границы (расширение или сжатие) на основе внутренней, структурной динамики. Ядро системы перемещается из одного центра в другой, что ведет к периодической смене страны-гегемона. Наконец, мир-экономика представляет собой мультикультурную систему (3, 16-39; 21, 348-350; 23, 153).

Если восточные миры-империи, в частности Китай, характеризовались контролем государства над экономикой, то европейский капиталистический мир-экономика не имел политического центра и с момента своего возникновения вышел из-под контроля отдельных государств (3, 49-51; 23, 153). Этим и объясняется экспансия этой системы, которая сыграла, по представлению Ф.Броделя, главную, а по представлению И.Валлерстайна, и вовсе решающую роль в превращении локальной истории в глобальную историю.

Вместе с тем, они подчеркивают, что развитие сильных государств в ядре европейского капиталистического мира-экономики является главным условием развития современного капитализма (3, 45; 21, 133). Государства ядра были централизованными, как и в мирах-империях, но, в отличие от них, не тормозили экономическое развитие, а способствовали ему.

По И.Валлерстайну, развитие европейского капиталистического мира-экономики начинается в XVI веке, ког-

да эта историческая система сумела победить в борьбе с миром-империей Габсбургов (21, ch.5). Ф.Бродель же считал, что уже в XIII веке европейский капиталистический мир-экономика достиг необходимой для дальнейшей экспансии консолидации (3, 50-51). Вместе с тем, они едины в том, что условием развития капитализма в Западной Европе являлся отход от формы мира-империи (3, 49-50; 21, 348; 24, 317-318).

Однако такой подход не предполагает анализ возникновения капитализма, и эта проблема заменяется другой - как возник европейский капиталистический мир-экономика. По существу дела, возникновение капитализма объясняется победой капиталистического мира-экономики и наоборот.

В-третьих, для концепций Ф.Броделя и И.Валлерстайна характерен выход за рамки и формационного, и циви-лизационного подхода к истории.

Теория формаций отрицается в силу акцентирования в ней стадиальности истории в ущерб действию механизмов синхронности (на самом деле К.Маркс не отрицал сосуществования формаций разного уровня развития).

Вместе с тем, на примере Индии К.Марксу было важно показать включение в мировое развитие новых стран и созревание в них конфликтов, присущих буржуазному обществу, чтобы понять, когда могут быть исчерпаны возможности развития капитализма в мировом масштабе. Без ответа на вопрос, сможет ли человечество «выполнить свое назначение без коренной революции в социальных условиях Азии?» (10, 136), нельзя было вскрыть предпосылки мировой коммунистической революции. Признание магистральной линии исторического развития и вызвало возражения Ф.Броделя и И.Валлерстайна.

Ф.Бродель мировую экономическую историю анализировал путем исследования взаимодействия миров-экономик при их чередовании на протяжении пяти-шести веков с раскрытием преемственности и дисконтинуитета между ними, и сосуществующих миров-экономик (этот аспект является даже определяющим). По его словам, «история мира - это кортеж, процессия, сосуществование способов производства, которые мы слишком склонны рассматривать последовательно, в связи с разными эпохами истории» (3, 65).

Синхронистический анализ призван раскрыть структуру истории в больших масштабах пространства-времени, выявить реальности экономики, приобретающие мировое звучание, задающие ритм всему человечеству.

По И.Валлерстайну, для объяснения крупных структурных сдвигов в мире за последние столетия необходимо не только отказаться от национального государства как базовой единицы анализа, но и пересмотреть стадиальную модель социального изменения. Каков критерий выделения стадий? Сколько их было? Сколько могло быть? Индустриализация была причиной или следствием великого поворота в политике? Стадии сменяются линейно? Возможны ли возвращения назад? Франция XVII века сравнима с Индией XX века? Можно ли вообще сравнивать несравнимые национальные единицы? Это возможно, если объяснять внутренние изменения национальных государств как вытекающие из эволюции мировой системы и взаимодействий внутри нее (21, 6-8).

Другими словами, за точку отсчета необходимо принять не национальные государства сами по себе и как развивающиеся в рамках различных формаций, а систему гораздо более высокого уровня сложности.

Проблема более крупных реальностей, чем государства, представлена и в цивилизационном подходе к истории в его локально-исторической версии.

По Ф.Броделю, локальные цивилизации связаны с

мирами-экономиками, но нетождественны им. У каждого мира-экономики существует своя культура, но их границы могут не совпадать с границами цивилизаций, что объясняется более высоким динамизмом экономики по сравнению с культурой. Запад - это « мир-цивилизация», но ядро европейского мира-экономики неоднократно перемещалось, а в XIII-XV веках не Венеция или Генуя как торговые центры определяли культурный облик Европы, а Флоренция. Однако завоевание Нового Света - пример взаимодействия мира-экономики и мира-цивилизации, поскольку экспансия осуществлялась во всех формах. И в Европе единство культуры способствовало установлению торговых связей (3, 60-62).

Что касается И.Валлерстайна, то в его концепции измерение истории с точки зрения локальных цивилизаций фактически не признается ввиду отрицания объективного бытия таких исторических реальностей (см. далее).

Понятия мира-экономики и современной мир-системы позволяют изучать региональные и мировые экономические связи, абстрагируясь от формационной и цивили-зационной принадлежности конкретных обществ.

В-четвертых, этот анализ становится возможным благодаря исследованию капитализма и его особой роли во всемирной истории. При этом подчеркивается необходимость конкретно-исторического изучения «реального», а не «идеального» капитализма либералов и марксистов (24, 318).

По Ф.Броделю, рыночная экономика является стихией конкуренции, инициативы мелких предприятий, капитализм же - это « порядок», ориентированный на извлечение максимальной прибыли путем свободного выбора сферы деятельности. Он характеризуется не сменой, а единством торговой, финансовой и промышленной форм (принцип синхронности). Как «верхний этаж» экономики капитализм обосновался в банковской сфере, биржевой спекуляции, международной торговле, крупной промышленности, когда она возникла. Он немыслим без монополизации при поддержке государства (3, 641-643).

И.Валлерстайн поддерживает взгляд Ф.Броделя на соотношение рынка и капитала, форм капитала, конкуренции и монополии. И невмешательство государства в экономику - это миф идеологии либерализма (5, 10-12).

Капитализм - это « смесь» свободного и принудительного, оплачиваемого и неоплачиваемого труда, товарных и нетоварных отношений, отчуждаемых и неотчуждаемых форм собственности и капитала (24, 319-320). «Домашние хозяйства» в капиталистическом мире-экономике - это форма процесса «всеобщей товаризации», но без непосредственного найма и фабричной организации производства (19, 24; 23, 19). Это подрывает идею либералов и К.Маркса о свободном наемном труде как основном признаке капитализма (24, 319). Наконец, крупные плантации, торговые компании, государственные предприятия, ТНК -это формы капиталистического предпринимательства (по: 12, 44).

Тем самым, по И.Валлерстайну, капитализм многообразен. Этот взгляд коррелирует с тезисом Ф.Броделя о способности капитализма к выбору форм реализации в зависимости от конкретно-исторических условий.

С одной стороны, как и К.Маркс, они признают, что развитый капитализм - это явление новоевропейское, с другой стороны, как и М.Вебер, рассматривают капитализм как имеющий в истории универсальный характер.

По мнению Ф.Броделя, капитализм охватывал и Запад, и Восток в разные исторические периоды, для его существования достаточно наличия международного рынка; как и М.Вебер, он полагал, что в истории сосуществовали и взаимодействовали различные формы капитализ-

ма (3, 641). И.Валлерстайн полагает, что во всех исторических системах веками, если не тысячелетиями существовали элементы капитализма, предпринимательские силы (8, 16-17).

Природа капитализма усматривается Ф.Броделем и И.Валлерстайном не в производстве товаров, которое возникает значительно раньше современного капитализма, а в контроле над их обращением. Поэтому конкретный способ производства не имеет принципиального значения, главное - чтобы производимые товары непрерывно поступали в капиталистический оборот.

В-пятых, ими обосновывается концепция хронострук-туры исторического процесса, стержнем которой является идея «времени длительной протяженности» (Ф.Бро-дель) и множественности форм исторического времени, которые раскрывают механизм функционирования капитализма.

Согласно Ф.Броделю, историческое время распадается на ритмы изменчивости различной длительности. Это волновые экономические колебания, состоящие из восходящей и нисходящей фаз. К ним относятся вековые тенденции, или «тренды», среднесрочные колебания («циклы Кондратьева») и конъюнктурные изменения (3, 65-77). Поэтому мир-экономика представляет собой колеблющуюся экономическую сеть огромных размеров (3, 79).

И.Валлерстайн не только принимает эту концепцию, но и синтезирует модель множественного исторического времени с моделью пространственной организации европейского капиталистического мира-экономики, лежащего в основе современной мир-системы. Он показал, что пространственное расширение и сжатие этой системы, перестройки товарных сетей в ядре, на полупериферии и периферии, смена державы-гегемона и крупные военные конфликты коррелируют с «трендами» и «циклами Кондратьева» (23, 40-46).

Если циклические колебания развертываются во времени, то их последствия прослеживаются в пространстве системы. Мир-экономику следует рассматривать как структурный пульсар, обладающий континуумом «пространство - время», в рамках которого развертывается ее динамика. Функционирование системы предполагает известную стабильность ее структур, развитие - динамику этих структур (континуум « статика - динамика»). Мир-экономика как самоорганизующаяся система поддерживает равновесие между этими тенденциями в течение длительного времени без ущерба для своей целостности.

Ф.Бродель лишь в теории утверждал, что краткое и долгое время неразделимы (3, 79-80), И.Валлерстайн раскрывает механизм трансформации конъюнктур в «тренды» (15, 45-46). Ф.Бродель объяснял долгосрочные ритмы внешним толчком, заставляющим колебаться сети обмена (3, 78-79), И.Валлерстайн полагает, что их источником являются противоречия как результат ограничений, налагаемых структурами системы (15, 45). Большая глубина, с которой он разработал модель долгосрочных экономических колебаний, объясняется анализом возможного будущего капитализма и современной мир-системы.

И, в-шестых, в концепциях Ф.Броделя и И.Валлерстайна не только обосновывается циклически-волновая модель социального времени, но и отмечается ее тесная связь с проблемой системного кризиса и перехода к новой исторической системе - перехода необратимого, но вероятностного.

Они не согласны с моделью исторического времени как круговорота в духе идей Н.Макиавелли и Дж.Вико, которая предполагает прохождение системой цикла с возвращением в исходную точку. Экономические колебания, о которых говорят Ф.Бродель и И.Валлерстайн, - это тоже

циклы, происходящие с определенной периодичностью. Однако их специфика состоит в том, что они никогда не повторяются: понижательная Б-фаза цикла никогда не является простым негативным зеркальным отражением повышательной А-фазы, колебания никогда не возвращаются к исходному пункту. Поэтому одни и те же явления могут быть одновременно и повторяющимися и меняющимися (15, 45).

Что касается системного кризиса, то Ф.Бродель и И.Валлерстайн подчеркивают, что любая историческая система сменяется другой (3, 81; 8, 13). Природа кризиса заключается в том, что волновые экономические колебания, выражающие естественный характер функционирования системы, в определенный момент начинают ее разрушать и подталкивают переход (15, 46).

По Ф.Броделю, кризис и переход сопровождает возрастание роли случайности (3, 81). Промышленной революции в Англии предшествовал длительный кумулятивный процесс, но все же она возникла «внезапно» (3, 552, 554). Его анализ функционирования европейского капиталистического мира-экономики близок принципам синергетики, но в его концепции они содержатся, скорее, имплицитно, а в концепции МСА они явно эксплицированы. С их позиций трактуется, например, переход от феодализма к капитализму в Европе (8, 16-18). Любой переход является необратимым, но стохастичным в плане результата, а прогресс - относительным и вероятным (15, 47-48; 24, 322-323).

И.Валлерстайн в созвучии с идеологией «новых левых» полагает, что противоречия капиталистической системы с большой долей вероятия могут привести ее к краху (6, 159-176; 8, 18). Ф.Бродель же возражал, что капитализм в силу его гибкости может и не погибнуть, найти новые, неизвестные в данный момент возможности для структурного изменения (3, 647-649).

Согласно представлению Ф.Броделя и И.Валлерстайна, если функционирование системы является циклически-волновым, она все же не может вернуться в исходное состояние, ее траектория имеет вероятностный характер.

Итак, в концепциях Ф.Броделя и И.Валлерстайна глобальная история предстает в больших масштабах пространства-времени, имеет структурный характер, ее организуют фундаментальные тенденции. К ним относятся динамика и взаимодействие в пространстве-времени сложных исторических систем, развертывание процессов исторических изменений на разных уровнях в форме волновых ритмов различной длительности, и, прежде всего, в долгосрочной временной перспективе, нелинейный характер глобальных процессов как проявление сложности системной динамики. Глобальная история образована сетями взаимодействий, задающих режимы исторических изменений.

Однако концепции глобальной истории Ф.Броделя и И.Валлерстайна не тождественны друг другу: существует ряд проблемных полей, в рамках которых между ними возникли разногласия, и порой глубокие. По Ф.Броделю, взгляд И.Валлерстайна на историю плодотворен, но «чересчур систематичен», ибо как социолог он невольно ведет «борьбу с историей» (3, 65).

В концепции МСА исторические факты не игнорируются, и вряд ли имеет место «борьба с историей». Однако присутствует известный уровень абстракции: избран ракурс рассмотрения и объяснения современной мир-системы, не учитывающий возможное и реальное многообразие истории. Рассмотрим ключевые моменты, где их концепции расходятся друг с другом.

Во-первых, в трактовке роли исторического пространства.

В работах Ф.Броделя оно рассматривается как реальность, объемлющая любые образования, имеющие территориальную протяженность - страны, локальные цивилизации, миры-экономики. Оно влияет на динамику исторических систем: покорение обширных пространств часто ведет к слабости и неустойчивости конкретного мира-экономики (3, 474). Причина локального - экономического и культурного - многообразия Франции в том, что в силу «растянутости» пространства страна была мозаикой автономных «микрокосмов», существовавших в почти полной изоляции одни от других (4, 94, 96).

Специфика пространства усматривается в природно-географических условиях, но Ф.Бродель не был сторонником механистического географического детерминизма: природно-географические условия детерминируют деятельность людей не напрямую, а через выработку коллективных традиций приспособления к естественным условиям. Процесс этого приспособления и его результаты образуют «материальную жизнь» («повседневность») (1, 13-14).

В представлении Ф.Броделя историческое пространство является одним из важных факторов, детерминирующих исторический процесс.

В концепции МСА сохраняется представление об историческом пространстве как территориальной протяженности. Экспансия европейского мира-экономики происходила пространственно, ось ядро - полупериферия - периферия характеризует пространственную организацию современной мир-системы. Товарные сети имеют пространственное протяжение и конфигурацию.

Вместе с тем, у И.Валлерстайна нет постановки и решения проблемы детерминации природно-географичес-кими условиями жизни и деятельности людей в рамках повседневности. Если Ф.Бродель ставит задачу обнаружения невидимых при поверхностном взгляде детерминирующих структур и факторов, то И.Валлерстайн такую конкретизацию не осуществляет.

Во-вторых, они разделяют представление о наличии оси ядро - полупериферия - периферия, но ее трактовка ими не совсем тождественна.

И.Валлерстайн рассматривает ее как модель экономической организации пространства, Ф.Бродель экстраполирует ее на политическое и культурное пространство. По его мнению, в колониальном государстве ядром является столица, провинции - полупериферией, колонии -периферией. Культура Возрождения распространялась пространственно по схеме «Флоренция - Италия - Европа», а готическое искусство - по схеме «междуречье Сены и Луары - Франция - Европа» (3, 39-41). Другими словами, не только экономика, но и другие «порядки» общества по-своему организовывали пространство.

Но главное в том, как трактуется отношение ядро -периферия в экономическом плане. И.Валлерстайн понимает его как мировое разделение труда, способ контроля над принудительным и свободным трудом, способность государства воздействовать на процесс накопления капитала (19, 54; 21, 349-350). Иначе говоря, ось ядро - периферия выражает, прежде всего, отношения эксплуатации, заключающиеся в механизме неэквивалентного обмена, при котором ядро приобретает часть прибыли, а периферия теряет ее (19, 32).

Ф.Бродель представил ось ядро - периферия как выходящую за рамки отношения эксплуатации. Он разграничил понятия неэквивалентности и неравноправия: первое выражает характер связи, второе - определяет отношения между зонами, находящимися просто на разных уровнях развития. Если понятие неэквивалентности у Ф.Броделя близко понятию эксплуатации у И.Валлерстай-

на, то понятие неравноправия позволяет не сводить ось ядро - периферия к отношению эксплуатации, добавляя к нему взаимную зависимость (3, 43-44).

Это различие проявляется в трактовке роли периферии. И.Валлерстайн представил ее, скорее, не как субъект действия, а как объект воздействия со стороны ядра, периферия пассивна. Ф.Бродель же не считал, что Латинская Америка в XVIII веке играла пассивную роль по отношению к Европе, а Индия - по отношению к Великобритании в XIX веке (3, 397, 538).

Получается, что не только периферия зависит от ядра, но и ядро - от периферии, при этом не только в том смысле, что оно нуждается для своего развития в менее развитых областях, как считает И.Валлерстайн (21, 350), но и в том, что периферия может оказывать обратное воздействие на ядро.

В концепции же МСА содержится идея известной инволюции периферии. Отмечается, что в этой зоне возникают антисистемные национально-освободительные движения, ставящие цель ликвидации неравноправия в системе, заявляющие о «праве народов» на самостоятельное развитие. Однако они стремятся к завоеванию государственной власти, хотя потенциал национального государства в воздействии на капиталистический мир-экономику ограничен в силу транснациональности этой системы. Вера в возможности государства интегрирует вчерашние антисистемные движения в межгосударственную систему капиталистического мира-экономики (19, 66-70; 23, 105-106).

В силу слабости государства периферии не могут противостоять механизму неравномерного обмена и удержать часть мировой прибыли, а государственный аппарат не в состоянии стать мотором развития (17, 2022). К тому же антисистемные движения пришли к власти в период мощной экспансии капиталистического мира-экономики (1945-1968), совпавшей с гегемонией США, и как результат - их историческое поражение, когда стала очевидной иллюзорность программ национального развития (17, 2021; 23, 135, 138).

В-третьих, в их концепциях по-разному решается проблема многоукладности как социально-экономического явления мирового масштаба.

В 60-е годы XX века И.Валлерстайна интересовали проблемы развития стран Африки после обретения независимости. Он признавал наличие многоукладности в форме сосуществования и взаимодействия местных экономических укладов («африканский способ производства») и «импортного» капиталистического уклада. Его подход в это время можно назвать исторической региона-листикой. В этом плане показателен коллективный труд о колониальном положении, в котором рассмотрен широкий круг проблем, связанных с многоукладностью и сла-боразвитостью (14). И.Валлерстайн являлся лишь его редактором, но это исследование отражает его научные интересы на этом этапе.

В дальнейшем он пришел к выводу, что понимание положения стран Африки в мировой экономике и политике невозможно без включения развития этого континента в более масштабный контекст. В 70-е годы И.Валлерстайн создает концепцию современной мир-системы, в которой реализуется подход исторической глобалистики, а регио-налистика отступает на второй план. В связи с этим изменяется и взгляд на проблему многоукладности.

По И.Валлерстайну, способ производства - одна из важнейших характеристик экономики. Чтобы определить способ производства, необходимо знать границы разделения труда и его базовый объект (единицу) (23, 162-163). В концепции МСА такой единицей является историческая

система. На этом основании рождается принцип «одна система - один способ производства».

По его мнению, в период 8000 г. до н.э. - 1500 г н.э. существовали исторические системы всех типов (24, 317318). Тем самым, с одной стороны, многоукладность признается в форме сосуществования исторических систем как способов производства. С другой стороны, если капитализм универсален, то существовали ли способы производства, отличные от капитализма?

Однако в XVI веке начинается экспансия европейского капиталистического мира-экономики, в ходе которой были поглощены все иные исторические системы. К концу XIX века и по сей день впервые в истории на планете оказалась только одна историческая система - современная мир-система, основанная только на капиталистическом способе производства (24, 318).

В современной мир-системе не признается сосуществования и взаимодействия различных способов производства, утверждается существование мирового капитализма, который, по И.Валлерстайну, задает свою природу всем социальным формам, заставляет их функционировать в его ритме. Плантационное рабство в Вест-Индии XVIII века, рабство юга США XIX века, крепостное право в Восточной Европе XVII-XVIII веков - это формы мирового капиталистического способа производства (по: 13, 22). «Домашние хозяйства» тоже выступают как «агенты» мирового капитализма (19, 24; 23, 14, 29); и социалистическая система - форма его специфической реализации (23, 157).

И.Валлерстайн раскрывает природу современной мир-системы так, что потенциально ее некапиталистическое содержание проступает при доминирующей капиталистической функции. Он ставит вопрос если и не о сосуществовании и взаимодействии различных способов производства, то о многообразии форм реализации мирового капитализма в плане различия их содержания при выполнении общей функции капиталистического накопления.

Что касается Ф.Броделя, то он исследовал становящуюся в XV-XVIII веках мировую экономическую систему, в которой четко обнаруживается оппозиция «капитализм

Докапиталистические способы производства».

По его мнению, в ядре всех миров-экономик существовал капитализм в любой его форме, а на периферии

Докапиталистические структуры (крепостничество и даже рабство) (3, 18, 33-34). Поэтому «способы производства сцеплены друг с другом. Самые передовые зависят от самых отсталых, и наоборот: развитие - это другая сторона слаборазвитости» (3, 65).

Одно это обстоятельство делает картину глобальной истории сложнее, чем в концепции МСА. Однако дело не только в этом. И.Валлерстайн теоретически признает наличие неевропейских миров-экономик (24, 317-318), но не исследует их, Ф.Бродель и признает (3, 16-17), и исследует. И.Валлерстайн сделал акцент на поглощении европейским капиталистическим миром-экономикой других исторических систем, Ф.Бродель, признавая важную роль европейского капитализма в формировании мировых экономических связей, раскрывает процесс взаимодействия различных социальных систем.

Например, неясно, существовал в Латинской Америке феодализм или капитализм или переходная форма. И сам капитализм был более связан с Европой, чем с местными экономическими укладами, и не являлся господствующим способом производства. Перед нами «мозаика» обществ, экономик, способов производства и даже «национальных капитализмов», «наслоение» социальных систем друг на друга, смешение их элементов. Невозможно исследовать эту реальность на основе единого способа производства (3, 437, 440).

И.Валлерстайн, с одной стороны, сведя современную мир-систему к капитализму, не реализовал идею многообразия истории как сосуществования и взаимодействия различных способов производства. С другой стороны, сам капитализм представлен им как многообразная реальность.

Ф.Бродель тоже это признает, говоря о сосуществовании различных форм капитализма, но он показал его реальное взаимодействие с докапиталистическими способами производства. В отличие от И.Валлерстайна, он признавал существование внутренне разнородных объектов, в которых может и не быть единой системной логики, какую сообщает современной мир-системе в трактовке И.Валлерстайна капиталистический способ производства.

Если К.Маркс в основном исследовал «чистый капитализм» без рассмотрения его взаимодействия с другими укладами, то Ф.Бродель и И.Валлерстайн переходят к его конкретно-историческому анализу. Однако Ф.Бродель намного отчетливее показал, что формационный подход часто не « работает» при анализе многоукладности, поскольку сложно дать однозначную характеристику формационной принадлежности многоукладных экономик.

В-четвертых, концепции Ф.Броделя и И.Валлерстайна различаются по вопросу признания реальности локальных цивилизаций в истории.

Ф.Бродель признавал, что они представляют собой объективно существующие исторические социокультурные образования. В духе идей А.Тойнби он полагал, что «в сердце любой цивилизации утверждаются религиозные ценности». Однако «религиозная деятельность не составляет сама по себе всей культуры, которая охватывает также дух, стиль жизни (во всех значениях этого термина), литературу искусство, идеологию, самосознание. Культура создана из множества богатств, материальных и духовных» (3, 60).

По И.Валлерстайну цивилизация - это не реальная историческая система, а лишь моральное понятие, духовная конструкция, создаваемая, когда определенные группы стремятся провозгласить свою самобытность. Цивилизация - это нынешнее представление о прошлом и традиция - современное творение. Цивилизации часто путают с мирами-империями. Многие из них претендовали на «цивилизационное» наследие в той или иной форме культурной преемственности (язык, религия). Европейский капиталистический мир-экономика уничтожил иные исторические системы, они сохранились лишь в форме циви-лизационных претензий тех или иных социальных групп (23, 159-168).

В силу этого в современной мир-системе не существует Запада и Востока как цивилизационных типов, а реальностью является только ядро - полупериферия -периферия как экономическая ось: «Цивилизации сегодня лишь обозначают границы между... экономическими зонами мира» (7, 35).

И.Валлерстайн признает существование «капиталистической цивилизации» с набором ее базовых ценностей - рационализмом, универсализмом, приматом прав человека, демократией, образованием, верой в научно-технический прогресс (6, 142-157); но она отождествляется с капиталистическим миром-экономикой и рассматривается как его идеологическое наполнение.

Ф.Бродель признавал изначальную специфику локальных цивилизаций, ее сохранение в течение длительного времени. По И.Валлерстайну, в ходе становления современной мир-системы были поглощены локальные культуры, но затем производится новое культурное многообразие, поскольку система нуждается в различиях и иерархиях (16, 43-44 и др.). Капиталистическая цивилиза-

ция привела к появлению в странах полупериферии и периферии националистических движений с претензией на цивилизационное измерение. Но это не означает реального « возрождения» цивилизаций: национализм - это способ сопротивления капитализму и способ участия в системе (23, 169-172).

В концепции МСА признается многообразие культур в современном мире, но оно является не исходным, а вторичным. Культурные различия приобретают характер эпифеноменов культуры капиталистической системы.

И, в-пятых, в концепциях Ф.Броделя и И.Валлерстайна по-разному решается проблема соотношения уровней исторической реальности.

И.Валлерстайн полагает, что нужно найти приемлемое решение дилемм «макро - микро» и «глобальное -локальное» (20, 1241). Однако в концепции МСА явный акцент сделан на макроуровень, глобальные тенденции.

Современную мир-систему он стремится представить как целостность, не сводимую к составляющим ее частям. Правда, отмечается, что характеристика целостности системы - это лишь первый шаг (21, 7-8, 270). Вторым шагом явно выступает выявление структурной оси ядро -полупериферия - периферия, но эта конкретизация целостности имеет специфический характер.

В силу того, что И.Валлерстайн отрицает национальные государства как единицы истории, ось ядро -полупериферия - периферия рассматривается одновременно как отношение и связь, но не между странами, национальными государствами, а между структурными уровнями системы. Их единство обеспечивают товарные сети, абстрагированные от экономических отношений между отдельными государствами (19, 30). Сети исследуются сами по себе с целью вскрыть реальное осевое разделение труда. Тем самым раскрываются системные отношения, обусловливающие накопление капитала.

Поэтому современная мир-система не является совокупностью государств, национальных экономик и локальных цивилизаций, а представляет собой глобальную, независимую от региональной и локальной специфики величину, а сама региональная специфика не может рассматриваться в самостоятельном значении, поскольку является эпифеноменом системы.

В частности, слаборазвитость периферии И.Валлерстайн объясняет действием механизмов функционирования мирового капитализма (19, 32; 22, 9). Этот подход предполагает изучение стран периферии в той мере, в какой это позволяет раскрыть их зависимость без учета их собственной логики развития, факторов, способствующих слаборазвитости, в самих этих странах.

Более того, любое национальное государство «является порождением современной мир-системы», поскольку именно в рамках межгосударственных отношений в ней была обозначена «"государственность" самих суверенных государств, определены и отточены их государственные полномочия» (9, 4).

В концепции МСА явно присутствует серьезная недооценка роли различных факторов, не сводимых к закономерностям глобального уровня.

Ф.Бродель же раскрывает связь глобального и локального. Мировая экономическая система как результат взаимодействия миров-экономик не сводится к их простой механической сумме; в то же время развитие регионов, испытывая на себе воздействие процессов, порожденных развивающимся мировым капитализмом, не сводится к ним и не выводится из них, как это было показано Ф.Бро-делем, в частности, на примере Латинской Америки. Нарастание целостности истории не означает элиминации региональной специфики.

И.Валлерстайн прав в том, что целое обладает свойствами, не сводимыми к свойствам частей, и играет по отношению к ним определяющую роль. Однако свойства частей не сводимы полностью к свойствам целого. Локальные системы до включения в мировую обладали своей спецификой, и вхождение в нее не означает утраты их своеобразия. Необходимо исследовать локальные особенности, даже если они не оказывают определяющего влияния на систему в целом. Эти особенности столь же историчны, что и глобальные тенденции.

Именно на этот момент и обращает внимание Ф.Бродель. Причины инерционности китайской экономики он видит не только в особой роли государства, но и в ее структурных особенностях («кантональная модель»). Они обусловили отсутствие высших уровней обмена, необходимых для ликвидации замкнутости локальных экономических систем, их интеграции в крупные территориальные комплексы, как это происходило в Западной Европе (1, 35-37).

Следовательно, локальные особенности экономики Китая негативно повлияли на формирование национального рынка, а это, в свою очередь, обусловило экономическое отставание Китая от Европы в рамках развивающегося мирового рынка. Однако нельзя сказать, что Китай с его исторической спецификой является порождением «времени мира», глобальных тенденций.

Если И.Валлерстайн показал воздействие макроуровня исторической реальности на микроуровень, то Ф.Бродель, не отрицая этого, раскрыл и обратное воздействие: локальные особенности могут если и не прямо, то косвенно оказывать влияние на процессы, протекающие на глобальном уровне.

В плане проблемы единства и многообразия исторического процесса концепции глобальной истории Ф.Броделя и И.Валлерстайна сильно разнятся.

В концепции МСА налицо редукционизм, состоящий в сведении современной мир-системы к одному способу производства - капитализму, недооценке культурного разнообразия современного мира, преувеличении определяющей роли макроуровня по отношению к микроуровню истории.

Эти аспекты связаны между собой. Современная мир-система представлена по большей части как экономико-политическая система. Недостаточно показана роль культурных факторов в ее развитии. Если макроуровень истории выступает как определяющий, который обусловлен экономикой (мировой капитализм), то факторы микроуровня, будучи зачастую неэкономическими, рассматриваются как эпифеномены экономических процессов.

Ф.Бродель на первое место тоже ставит материальные - природно-географические и экономические - факторы истории. Роль культурных факторов он тоже не исследует, однако рассматривает их как не сводимые к экономическим факторам. Кроме того, он выявляет плюрализм исторического процесса, не отменяющий его нарастающей глобальной целостности. Ф.Бродель показал более широкую панораму мировой истории, признавая мно-гоукладность в мировом масштабе, многообразие человечества на уровне локальных цивилизаций, взаимодействие глобальных и локальных процессов.

Вместе с тем, концепции Ф.Броделя и И.Валлерстайна представляют собой вариант материалистического понимания истории, выходящего за рамки формационного подхода. Разработанные ими концепции глобальной истории - это реальное обоснование неформационной парадигмы. И цивилизационный подход к истории в его локально-исторической версии в их концепциях отступает на второй план. Поэтому спор «формация или локальная

цивилизация», по сути, лишается смысла. Мы имеем дело с моделью глобальной истории, построенной на иных теоретико-методологических основаниях.

Список литературы

1. Бродель Ф. Динамика капитализма. - Смоленск, 1993.

2. Бродель Ф. История и общественные науки. Историческая длитель-

ность // Философия и методология истории: Сб. ст. - М, 1977.

3. Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-

XVIII вв. В 3 т. Т.3: Время мира. - М., 1992.

4. Бродель Ф. Что такое Франция? В 2 кн. Кн.1: Пространство и

история. - М., 1994.

5. Валлерстайн И. Капитализм: враг рынка?//Логос. - 2006. - № 5.

6. Валлерстайн И. Капиталистическая цивилизация // Валлерстайн И.

Исторический капитализм. - М., 2008.

7. Валлерстайн И. Россия и капиталистическая мир-экономика, 1500-

2010 // Свободная мысль. - 1996. - № 5.

8. Валлерстайн И. Социальное изменение вечно? Ничто никогда не

изменяется?// Социологические исследования. - 1997. - № 1.

9. Валлерстайн И. Существует ли в действительности Индия? //

Логос. - 2006. - № 5.

10. Маркс К. Британское владычество в Индии //Маркс К., Энгельс Ф.

Сочинения. - 2-е издание. - Т.9.

11. Пантин В. И. Циклы и ритмы истории. - Рязань, 1996.

12. Фурсов А.И. Глобальные и региональные проблемы в работах

Иммануила Валлерстайна: Реферативный сборник. - М., 1998.

13. Чешков М.А. Критика миросистемного подхода и концепции

капитализма И.Валлерстайна: Научно-аналитический обзор. - М., 1992.

14. Social change: The colonial situation / Ed. by I.Wallerstein. - N.Y.-L.-

15. Wallerstein I. A Theory of Economic History in place of Economic Theory? /

/ Studies in Social and Economic History. Vol. 15: Methodological problems. - Leuven, 1990.

16. Wallerstein I. Culture as the Ideological Battleground of the Modern World-

System // Theory, Culture and Society. - L, 1990. - Vol.7. - № 2/3.

17. Wallerstein I. Development: Lodestar or Illusion? // Economic and Political

Weekly. - Bombay, 1988. - Vol.23. - № 39.

18. Wallerstein I. Historical Systems as Complex Systems // European Journal

of Operational Research. - Amsterdam, 1987. - Vol.30. - № 2.

19. Wallerstein I. Le capitalisme historique. - Paris, 1985.

20. Wallerstein I. Social Science and the Quest for a Just Society //American

Journal of Sociology. - Chicago, 1997. - Vol.102. - № 5.

21. Wallerstein I. The Modern World-System. In 3 Vol. Vol.1: Capitalist

agriculture and the origins the European world-economy in the sixteenth century. - N.Y., 1974.

22. Wallerstein I. The Myrdal legacy: Racism and Underdevelopment as

dilemmas // Cooperation and Conflict. - Stokholm, 1989. - № 24.

23. Wallerstein I. The Politics of the World-Economy: The states, the

movements and the civilizations. Essays. - Cambridge - Paris, 1984.

24. Wallerstein I. World-Systems Analysis // Social Theory Today. - Stanford,

В период 1956 – 1968 гг. броделевские «Анналы» сформировали свой собственный идейный проект, ос- новная линия которого связывает его с подходами с точки зрения «времени большой длительности» и глобальной истории, трактуемых весьма радикально, что проявилось прежде всего в понимании общей экономической истории и в новых экономических разделах количественной и серийной истории.

Сам Ф. Бродель раскрывает источники своей концепции: это идеи М. Блока и других представителей шко- лы «Анналов» о расширении границ исторической проблематики; концепция масштаба социального времени Ф. Перру и Ж. Гурвича; теория длинных волн конъюнктуры Н. Д. Кондратьева; теория экономических (в работах Р. Клеменса, Дж. Акермана, Р. Куртэна) и ментальных (в работах Э. Курциуса, Л. Февра, А. Дюпрона, К. Леви- Стросса) структур и циклов; квантитативная история Э. Лабрусса; география человека В. де ла Бланша; истори- ческая урбанистика Р. Хапке и др. Все эти концепции и теории стали истоками глобальной истории, а также целого ряда направлений социально-гуманитарных исследований конца ХХ – начала XXI в. Однако именно в работах Ф. Броделя были намечены ориентиры, ставшие методологическими основаниями глобальной истории: во-первых, это описание длительных по времени и масштабных по пространственному охвату социальных пр о- цессов; во-вторых, включение всемирно-исторического процесса в контекст геологических, биологических, климатических, эпидемиологических, демографических и других изменений на планете, в-третьих, понимание всемирной истории как истории становления социальной целостности человечества. На этих принципах в даль- нейшем стали строиться частные концепции глобальной истории .

С 1969 г., после ухода Ф. Броделя из журнала, на волне культурной революции, на его место пришла кол- лективная команда, в которую входили Ж. Ле Гофф, Э. Леруа Ладюри и М. Ферро. С этого момента начинает развиваться новый, сильно отличающийся от прошлых, интеллектуальный проект. Отказавшись от идей пред- шествующего броделевского периода, «Анналы» этих лет сместили свои интересы с экономической истории, которой уделялось особое внимание в период с 1929 до 1968 г., перешли к развитию истории ментальностей и исторической антропологии .

Были оставлены в стороне методологические дискуссии, которые раньше велись М. Блоком, Л. Февром и Ф. Броделем. В итоге, интеллектуальный проект третьих «Анналов» оказался гораздо менее выдающимся, чем предшествующие. Речь шла о том, что они перестали уделять внимание глобальной истории. Представители

«Анналов» третьего этапа этот упрек принимали и сами заявляли, что они оставили без внимания глобальную историю. По их мнению, как раз благодаря этому они смогли разработать более узкие и специальные вопросы в избранных ими областях .

Итак, характерные черты «Анналов», которые сохранялись более или менее между 1929 г. и 1968 г., изме- нились, и это породило массу критических отзывов: от критики внутренней разнородности направления и упреков в отказе от ранее достигнутых позиций и методологических завоеваний – и до обвинений в институци- онализации и слиянии с французским истеблишментом .

В отличие от представителей третьих «Анналов», поколение четвертых «Анналы» после 1989 г. предло- жили следующий подход. Объяснение тотальности не сводится к какому-либо единственному принципу, уни- фицирующему весь ансамбль, но достигается в пересечении множества перспектив и объяснительных принци- пов; она определяется в целом, как всеобщая система частичных эквивалентов, в которой экономическое явля- ется также культурным, культурное имеет политический смысл, политическое глубоко укоренено в социаль- ном, а социальное выражается также в экономике и т. д. Это целостное видение, согласно Б. Лепта, еще нахо- дится в экспериментальной фазе и показывает скорее пути и направления исследования, а не полученные р е- зультаты. «Анналы» после 1989 г. заново поставили также и проблему «времени большой длительности», от- стаивая броделевский постулат, по которому именно исторической науке надлежит исследовать темпоральные механизмы социального анализа .

По мнению Б. Лепти и Жан-Ива Гренье, такая процедура была образцово осуществлена в работе Э. Лябрусса.до и после 1989 г. – это отношение к взглядам Ф. Броделя, к понятиям «глобальной истории» и «вре- мени большой длительности». Если «Анналы» третьего этапа отреклись от глобальной истории, предложив взамен возврат к понятиям «общей» истории или возвращение к более детальному изучению более ограничен- ных и локальных тем, то четвертые «Анналы» снова взяли на вооружение проблематику глобальной истории, поставив ее во главу угла .

Идея глобальной истории широко распространена среди многих ученых мира в 90-е гг. XX в. Именно в это время тенденция глобальности совпала с интересом научной общественности к феномену глобализации, и на этой волне зародился проект Global History. В центре внимания «историков-глобалистов» – история глобали- зации, противоречивые концепции которой создают сегодня проблемное поле Global History. «История глоба- лизации является сердцем и новшеством глобальной истории» (The Global…), – утверждает один из «отцов- основателей» американской школы Global History профессор Массачусетского технологического института Б. Мазлиш. В одной из первых концептуальных работ по глобальной истории – вводной статье к сборнику Conceptualizing Global History (1993), выпущенному по итогам одноименной конференции в Белладжио, Б. Мазлиш раскрыл свое понимание глобальной истории, под которой предлагал видеть более широкую область исследований, чем всемирной истории, за счет включения в ее предмет процессов, «придавших форму нашему глобализированному миру» .

Тем не менее, методологические и теоретические возможности, открываемые глобальной историей, призна- ются большинством ученых, работающих в рамках иных направлений и школ. Во-первых, это введение в научный оборот громадного корпуса новых источников. Во-вторых, использование методов смежных наук. В-третьих, пе- ресечение с проблематикой естественных и социальных наук и расширение предметного поля. В-четвертых, сво- бода идейного пространства для построения теорий. В-пятых, мировоззренческий потенциал глобально- исторических концепций, включение наиболее важных результатов исследований в научную картину мира XXI в. Все это открывает широкие перспективы для исследований в области глобальной истории .

Сама категория «глобализация» обладает огромным эвристическим потенциалом, так как ее содержание позволяет свободно развиваться аналитической мысли в пределах существующих научных воззрений, не противореча им. Существующие ныне дискуссии относительно сущности, содержания, этапов и форм глобализа- ции представляют собой ту живую среду, в которой царит свобода мысли и происходит развитие научных идей. Универсальная и глобальная история аспектов глобализации и возможность создания ее концепций в рамках любых идеологических схем открывают достаточно широкие перспективы исследований в этой области и, ко- нечно, глобальной истории – как социальному проекту, рожденному вокруг идеи глобализации. С утверждени- ем монополии той или иной концепции глобализации закончится золотой век глобальной истории .

Интересные формы развития глобальной истории как инновационной дисциплины предлагает Центр гло- бальной истории и культуры исторического факультета Уорвикского университета. Особенность исследований центра – изучение глобализации через межконтинентальное распространение технологий и кросскультурные взаимосвязи .

Деятельность центр осуществляет в форме симпозиумов, конференций, дневных школ, серийных семина- ров, торжественных мероприятий, встреч с почетными гостями, публичных лекций, выставочных проектов, присуждения стипендий, обмена аспирантами и докторантами. Среди других форм образования в Уорвике сле- дует назвать летние школы .

Центр также реализует серию просветительских проектов в области глобальной истории совместно с крупнейшими британскими музеями. Один из последних проектов – изучение мирового распространения фар- фора – «Global Jingdezhen». В 2010 – 2011 гг. cостоялись выставки и публичные лекции в Музее искусства Во- сточной Азии и Британском музее. Их задача состояла в том, чтобы представить пути мирового распростране- ния фарфора и его дизайна в раннее новое время .

Серьезным шагом на пути институциализации глобальной истории стало учреждение в 2006 г. «Журнала глобальной истории» (Journal of Global History), издаваемого Лондонской школой экономики и Кембриджским университетским издательством .

В программной статье П. О`Брайена «Историографические традиции и современные императивы глобаль- ной истории» предмет представлен как интернациональный метанарратив, способный ответить на запросы гло- бализирующегося мира . Редакционная программа так определяет предметное поле глобальной исто- рии: «Журнал освещает важнейшие проблемы глобального развития в длительной исторической перспективе, а также представляет различные исторические версии процесса глобализации». Кроме того, журнал уделяет вни- мание процессам и структурам, препятствующим глобализации, считая их изучение важной областью глобаль- ной истории. .

В 2003 г. была организована исследовательская Сеть в области глобальной экономической истории (Global Economic History Network), которую, по словам Остина, можно рассматривать как «глобализированное» продолжение семинара по глобальной истории» . Сегодня эта сеть объединяет представителей не- скольких дисциплин – истории, экономики, экономической истории, антропологии, географии, социологии из вузов Великобритании, Голландии, Италии, Германии, США, Турции, Индии и Японии.

Глобальная история стремится расширить и углубить представления людей о самих себе, своей культуре и о своих государствах путем расширения географического пространства и удлинения хронологии, принятых в традиционной историографии. Глобальная экономическая история провозглашает необходимость изучения ма- териальной жизни человечества (с учетом данных естественных и социальных наук) в длительной хронологи- ческой и широкой географической перспективе, с тем, чтобы проанализировать различия в производстве и ка- честве жизни во времени и пространстве» , – заявлено на официальном сайте.

Глобальная история стремится расширить и углубить представления людей о самих себе, своей культуре и о своих государствах путем расширения географического пространства и удлинения хронологии, принятых в традиционной историографии. Глобальная экономическая история провозглашает необходимость изучения ма- териальной жизни человечества (с учетом данных естественных и социальных наук) в длительной хронологи- ческой и широкой географической перспективе, с тем, чтобы проанализировать различия в производстве и ка- честве жизни во времени и пространстве» .

Одной из наиболее крупных сетей является Европейская сеть по универсальной и глобальной истории (ENIUGH), задача которой состоит в объединении специалистов, занимающихся соответствующей проблемати- кой. Сеть создана в 2002 г. по инициативе Института глобальных и европейских исследований Лейпцигского университета. Значимыми площадками сети стали Европейские конгрессы по глобальной и всеобщей истории. Первый конгресс прошел в 2005 г. в Дрездене, второй – в 2008 г. в Дрездене, третий – в 2011 г. в Лондоне. По аналогии с ENIUGH в 2008 г. создана Всемирная сеть организаций, занимающихся глобальной и всеобщей ис- торией (Network of Global and World History Organizations). Свою первую конференцию сеть приурочила к ХХI Всемирному историческому конгрессу, состоявшемуся в 2010 г. в Амстердаме .

Эти и другие инициативы европейских университетов показывают, что глобальная история является весь- ма привлекательным и активно продвигаемым брендом в научно-образовательной среде.

Т.С.Трахимик

Наука-2013: сб. науч. ст. В 2 ч. Ч. 1 / ГрГУ им. Я. Купалы; редкол.: Г. А. Хацкевич (гл. ред.), Г. М. Третьяков (зам. гл. ред.) [и др.]. – Гродно: ГрГУ, 2013. – 377 с.

В глобальной политической истории выделяются следующие геополитические эпохи:

• - Вестфальская (1648-1814 гг.), основанная на принципах баланса сил и национального суверенитета.
• - Венская (1814-1914 гг.), основанная на принципе «европейского концерта», приведшего к утверждению многополярного мира на евразийском континенте.
• - Версальско-Вашингтонская (1919-1939 гг.), в рамках которой реализовались итоги Первой мировой войны и возникло первое в мире социалистическое государство.
• - Ялтинско-Потсдамская (1945-1991 гг.) - победа СССР в Великой Отечественной войне, коалиции СССР, США и Великобритании - во Второй мировой войне и зарождение мировой системы социализма, что привело к установлению биполярного мира в условиях холодной войны.
• - Беловежская (1991 г. - по настоящее время, ее еще называют Post Cold-War era) - эпоха после завершения холодной войны, которая характеризуется претензиями США на утверждение однополярного мира и усилением тенденции формирования новой конфигурации многополярного мира.

Прежде чем мы рассмотрим эти эпохи подробнее, следует отметить, что в социокультурном знании историческая эпоха вообще понимается как определенный исторический отрезок времени, единый в сущности и внутреннем содержании и имеющий какие- либо характерные особенности. Зарождение понятия исторической эпохи относится ко времени европейского Возрождения. Для средневековых хронистов временной интервал эпохальных или частных событий ограничивался двумя крайними точками -

Сотворением мира и Страшным судом, вне которых какой-либо истории и не было. Она - лишь линейная последовательность создания, основания чего-либо, будь то государство, династия, город. Средневековые хроники строились по принципу usque ad tempus scriptoris - вплоть до времени пишущего, т. е. описание доводилось до настоящего времени. Каждые последующие хроники, как правило, переписывались и дополнялись описаниями последующих событий. Эпоха Возрождения ознаменовалась тремя «открытиями»: восприятием и признанием античного наследия как своего прошлого, великими географическими открытиями и зарождением основ опытного естествознания. Поэтому границы исторического знания расширились во времени далеко в прошлое (какая смелость - до Сотворения мира!), а историческое знание о будущем обретало форму утопии как предвосхищения создания идеального общественного строя на основе критики существующего (опять же какая смелость - невзирая на Страшный суд!). Расширились и пространственные границы знания о мире - на запад, восток и юг. В ренессансном мировоззрении представления об исторических эпохах основывались на принципе антропоцентризма, деятельностного начала человеческой личности.

Одним из первых положений концепции исторических эпох следует признать понятие эпохального исторического события, делящего прошлое на древнюю и новую историю. Понятие «античность» (antiquitas - древность, старина) обозначало древнюю историю. Начало новой истории связывалось с какими-либо событиями, которые означали завершение древней истории, относящееся к падению в 476 г. Западной Римской империи Ромула Августула. По сути дела эта новая история начиналась как средневековая история: media antiquitas - средняя античность, media aetas - средние века, medium aevum - средний век. В конце XVII в. была предложена концепция трех исторических эпох: древняя (завершилась правлением императора Константина Великого, в 330 г. перенесшего столицу Римской империи в Константинополь и принявшего в конце жизни христианство), средняя (завершилась падением Константинополя в 1453 г.) и новая (наступила после распада Византийской империи). Данная концепция родственна современной периодизации эпох всемирной истории.

Геополитическая эпоха предстает как измеряемая в социокультурном пространстве и времени конфигурация «силовых полей» государств на международной арене. Геополитические эпохи сменяются в ходе передела мира и утверждения государственно-национальных интересов, которые присущи тому или иному государству на протяжении всей истории его существования. Сталкивание интересов на международной арене, выражающих императивы безопасности и территориальные притязания, проблемы укрепления экономического могущества и определения этнической самоидентификации в каждом конкретном случае предстают как определенный пространственно-временной срез геополитической эпохи.

Первые две из указанных выше геополитических эпох характеризуют сугубо европейскую историю. Азиатский континент имел свою историю, мало пересекающуюся с историей европейской. С собственно географической точки зрения история Евразии охватывает историю двух частей света - Европы и Азии, Запада и Востока, - которые имели разную ритмику социально-политического развития и периодизацию исторических эпох. Предложенная периодизация геополитических эпох, во-первых, относится к политической истории, которую, вслед за Гегелем, следует признать как частичную историю (наряду с историей искусства, религии, права, науки и др.), предваряющую непосредственный переход к философской всемирной истории (этот вопрос подробно был рассмотрен в главе 1). Политическая история, будучи одним из подвидов рефлективной истории, стремится к установлению общих точек зрения, которые, если оказываются в своей сути истинными, выступают «не только внешней нитью, внешним порядком, но и внутренней душой, направляющей сами события и факты», что и приводит к философской истории, которая, согласно Гегелю, означает не что иное как мыслящее рассмотрение самой истории. Во всемирной истории (в том числе и в политической истории) мы имеем дело лишь с настоящим, поскольку философия имеет дело с тем, что вечно наличествует, заключая в себе все предшествующие ступени всемирной истории как проявление идеи духа. Эта «идея духа» как раз и предстает в виде целостного знания, познавательных принципов и мировоззренческих установок концепции геополитических эпох. И если всемирную историю мы можем рассматривать сквозь призму концепции трех исторических эпох (и то с определенными ограничениями), то политическая история своя у каждого государства - большого или маленького, имеющего многовековую историю или же недавно появившегося на политической карте мира. Вестфальская и Венская геополитические эпохи охватывали политическую историю государств Европы. Версальская эпоха начинает объединять геополитическую историю Европы и Азии. Все последующие эпохи являются выразителями действия закономерностей глобальной геополитики.

Применительно к русской истории следует говорить о шести геополитических эпохах, которые, помимо упомянутых выше, включают эпоху, связанную с образованием Московского государства. Ему предшествовала 600-летняя история Киевской Руси и периода феодальной раздробленности, монголо-татарского ига и собирания земель вокруг Москвы. Геополитическая эпоха Московского царства в истории России была связана с укреплением ее государственного могущества, его освящением в историософском учении «Москва - Третий Рим», а также выходом России на международную арену. Сказанное выше дает основание утверждать, что эпоха становления Московского царства на рубеже XV-XVI вв. предстает как первая эпоха российской геополитики.

Концепция политаризма была использована А. В. Гринёвым для описания колониальной политики в Новом Свете.

Глобально-стадиальная концепция мировой истории

Семёнов развил формационную теорию и создал глобально-стадиальную (эстафетно-стадиальную) концепцию мировой истории. В период с 1970 по 1980 гг. им было опубликовано несколько работ, в которых давалась эстафетная интерпретация смены ряда общественно-экономических формаций. Почти все они были переведены за рубежом. Согласно концепции Семёнова, ни одно общество не обязано проходить все формации, на чём настаивала советская историческая наука. Последние социоры не проходят той стадии, на которой находились первые, не повторяют их движение. Выходя на магистраль человеческой истории, они сразу начинают движение с того места, на котором остановились ранее бывшие супериорными социоисторические организмы. Такая интерпретация смены общественно-экономических формаций может быть названа глобально-формационным, а более широко - глобально-стадиальным пониманием истории.

Именно такое понимание всемирной истории было изложено и обосновано во многих работах Семёнова и наиболее полно в книге «Философия истории от древности до наших дней: Общая теория, основные проблемы, идеи и концепции» (2003). Такое понимание делало совершенно необходимым учёт связей не только «вертикальных», диахронных, т. е., связей между различными стадиями развития тех или иных социоисторических организмов, но и связей «горизонтальных», синхронных, то есть связей межу одновременно существующими и воздействующими друг на друга социоисторическими организмами. Семёновым была разработана и введена в оборот целая система понятий, конкретизирующих глобально-формационное понимание всемирно-исторического процесса: межсоциорное взаимодействие, социорная индукция, исторические миры, исторический центр (мировая историческая система) и историческая периферия, супериорные и инфериорные социоисторические организмы, супериндукция и инфраиндукция, супериоризация, латерализация, общественно-экономическая параформация, ультрасупериоризация, историческое гнездо, историческая арена, центральное всемирно-историческое пространство, историческая зона.

Проанализировав развитие Руси-России от истоков до наших дней, Юрий Иванович Семёнов установил, что в конце XIX века Россия оказалась в зависимости от западной мировой капиталистической системы и в России, соответственно, утвердился периферийный капитализм. Тем самым была раскрыта сущность Октябрьской революции 1917 года. Её объективная задача состояла не в утверждении социализма, а в освобождении России от зависимости от Запада и тем самым в ликвидации периферийного капитализма. Она была не социалистической, а социорно-освободительной и тем самым антикапиталистической. В силу недостаточного уровня развития производительных сил в России после победы революции начался процесс становления частной собственности в форме общеклассовой частной собственности, который завершился возникновением неополитарного общества. Крушение советской системы, согласно Семёнову, тоже произошло в полном соответствии с законами существования политаризма. В идеальном политарном обществе, по его мнению, члены господствующего класса не обладают никакой частной собственностью. Однако во всех политарных обществах (и в древних, и в советском) члены государственного аппарата стремились к персонализации собственности - к разделу между собой прежних государственных средств производства. В случае с Россией персонализация (или приватизация) привела к появлению двух эксплуататорских классов - имеющего первостепенное значение «класса переродившихся капиталистов» и подчинённого ему капиталистического класса.

Резонанс. Несмотря на то, что Семёнов отстаивал свою глобально-стадиальную концепцию всемирной истории на протяжении нескольких десятилетий, начиная с 1970-х гг., несмотря на то, что его работы по этой тематике переводились и публиковались за рубежом, данная концепция в равной степени не была ни принята, ни опровергнута его коллегами. В рецензии на «Философию истории» Д. В. Джохадзе назвал книгу «бесценным приобретением мирового обществоведения», однако столь высокая оценка была дана исследованию развития философии истории, которую предпринял автор на основе богатейшего количества источников (библиография книги содержит 1450 наименований), но о собственной теории Семёнова, которой посвящён отдельный раздел книги, рецензент умолчал. Таким же образом поступил и Юрий Муравьев, также в целом давший высокую оценку книги.

И. Н. ИОНОВ

НОВАЯ ГЛОБАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ И ПОСТКОЛОНИАЛЬНЫЙ ДИСКУРС*

Диалоговый потенциал культуры во многом определяется состоянием исторического сознания в мире и регионе, особенно теми его формами, которые специально ориентированы на диалог. К ним, в частности, относятся постколониальный дискурс, положивший конец европоцентризму и открывший в неевропейских культурах черты субъектности и «нормальности», а также возникающая на наших глазах в 1990-2000-е гг. новая глобальная (интернациональная) история, являющаяся одним из факторов процесса «глокализации». Она универсализирует черты истории отдельных стран и международных отношений, вводит их в глобальный контекст. Однако эти процессы идут довольно противоречиво. Давно заметен кризис постколониального дискурса, в котором обнаруживаются противостоящие друг другу составляющие, на этой основе возрождается интерес к проблеме империй (Stoler, Cooper 1997; Cannadine 2001). Развитие глобальной истории от миросистемной теории И. Валлерстайна к теории Д. Абу-Лугод и особенно Мир-Системы А. Г. Франка одновременно повышает роль Востока в мировой истории и отчасти принижает идею многообразия культур, означает отход от идеи многообразия цивилизаций (Abu-Lughod 1989; Frank 1998; Frank, Gills 1996; Валлерстайн 2006: 224).

В книге «Постколониальное и глобальное. Связи, конфликты, трудности» (2007) проанализированы эти процессы, особенности происхождения постколониального дискурса, его взаимодействие с глобализацией и ее осмыслением, а также разнообразные способы его применения для описания прошлого. По замечанию Р. Криш-

* Исследование выполнено при поддержке РГНФ. Проект «Россия и Латинская Америка в мировом диалоге цивилизаций: сравнительный анализ», грант № 06-01-02017а.

насвами, этот процесс имеет противоречивый характер. Если по-стколониальный дискурс направлен на борьбу с наследием прошлого в стиле деконструкции старых мифов, то миросистемный подход анализирует противоречия настоящего прежде всего в рамках позитивистского подхода. Продемонстрирована противоречивость самого постколониального дискурса, связанная, с одной стороны, с историей антиколониальной борьбы и необходимостью самоутверждения, защиты новой самостоятельной самоидентификации, а с другой стороны - с последующим развитием его деконструкционной составляющей и соответствующим расщеплением постколониальной проблематики на темы национализма, регионов, гендера, империи и др. (Krishnaswami, Hawley 2007). Эта противоречивость отражается и на новой глобальной истории, поскольку та является не продолжением европоцентрической и эко-номцентрической универсальной истории, а стремится показать мир в его сложных связях (в том числе на обновленной концепции миросистем И. Валлерстайна). В конце концов указанные противоречия образуют уникальные констелляции, которые во многом определяют диалогический потенциал культур, в которых доминируют или угнетены данные формы исторического сознания, в частности Латинской Америки и России.

Антиколониальная идеология, постколониальная критика и проблема диалога

Постколониальный критик, подчеркивает И. Бобков, стремится стать медиатором между колонизатором и колонизуемым, создать «неподеленный» язык, при помощи которого можно было бы вести диалог между ними. Однако при этом в постколониальном дискурсе сохраняются элементы, связывающие его с антиколониальным: это «1) проект деконструкции Запада как субъекта имперского дискурса... Запад рассматривается при этом как Великий Колонизатор» и «2) проект легитимации противо-дискурсов, программа выработки и рефлексии различных антиколониальных стратегий» (Бобков 2003: 776-777). Истоками противоречий постколониального дискурса и глобальной истории, таким образом, являются, во-первых, связь с марксистской и националистической традициями;

во-вторых, связь с религиозными убеждениями создававших его мыс-

лителей и вытекающим отсюда субстанционализмом; в-третьих, отношениями постмодернистской ориентации постколониальной литературной критики и профессиональными познавательными задачами исторического знания.

Изначально эти противоречия связаны с тем импульсом отчуждения, который породил у М. Фуко представления о власти-знании и у Ф. Фанона идею об отверженности колониального интеллектуала, которые и легли в основу постколониального дискурса (Фуко 1999; Fanon 1991). Не надо забывать, что критика знания, полученного буржуазными учеными, как и критика отчуждения, порождаемого капиталистическими отношениями, восходят к ранним работам К. Маркса и Ф. Энгельса «Экономическо-философские рукописи 1844 г. (Отчужденный труд)» и «Немецкая идеология» (1845) (Маркс, Энгельс 1955; Маркс 1974). Эти концепции ко времени их усвоения постколониальным дискурсом имели собственную историю, в которой важнейшими страницами были начатая В. И. Лениным борьба советских ученых против буржуазной идеологии и науки, а также стремление И. В. Сталина преодолеть «полуколониальную зависимость России перед Октябрьской революцией» и «зависимость российского царизма и буржуазии от Запада», нашедшие отражение в «Кратком курсе истории ВКП(б)» (История... 1942). Антиколониальные идеи разрабатывали и широко использовали националисты, от Мао Цзэдуна до Х. Д. Перона (Sethi 2006). Антиколониальный пафос здесь стал оправданием создания авторитарного или тоталитарного (принципиально анти-диалогичного) государства.

Особенностью антиколониального дискурса в этом случае является то, что его медиатором-посредником оказывается националистическое или социалистическое государство и находящийся под влиянием его идеологии ученый. Медиация в данном случае, как и в имперском государственническом дискурсе, сменяется своего рода медиатизацией (англ. - аннексия, присоединение территории, нем. в XIX в. - превращение владетельных германских князей из самостоятельных членов германского союза в подчиненных). Обвинение в империализме означает в данном случае повод для ответной атаки и поглощение бывшим угнетенным (или считающим себя угнетенным) идей, ценностей (а порой и имущества) угнетате-

лей. Напомню, что у Г. В. Ф. Гегеля восприятие медиатизации как формы диалога и даже теодицеи связано с определением государства как «нравственного целого» (Гегель 1935: 37, 374, 422). Эта идея составляла ядро его государственнической диалектики, которая противостоит диалогике как особой онтологии.

Сам основатель постколониального дискурса Э. В. Саид видел, что корни этого дискурса уходят далеко вглубь истории, в XIX, а порой и в XVIII в. Но он связывал его прежде всего с гуманистической традицией И. Г. Гердера. В марксизме он опирался на демократическую традицию А. Грамши (Саид 2006: 182, 44). Но при этом в его книге слышался прежде всего «голос порабощенных». Это была форма обновления самоидентификации и в гораздо меньшей степени «мультикультуралистский и... критический анализ власти» (Там же: 519). Саид стремился вернуть угнетенному право на субъектность и выстраивал для этого антиколониальный дискурс, в котором угнетатель и ориенталист рисовались фигурами, заведомо негативно окрашенными. Это был тот самый объекти-зированный образ «отвратительного», который, по мнению Ю. Кри-стевой, используется для самоидентификации, и уже постольку -для смыслообразования (Кристева 2003). Превращение угнетенного в объект как бы являлось основанием для (сознательного или бессознательного) ответного превращения в объект угнетателя. Таким образом, европейские ученые, «французы и англичане - в меньшей мере немцы, русские, испанцы, португальцы, итальянцы и швейцарцы», заведомо принижались (Саид 2006: 8). В ответ образ самого Саида подвергся критике историков-профессионалов и антиисламски настроенных интеллектуалов, в том числе с Востока. В частности, пакистанский публицист Ибн-Варрак обвинил его в «лейкофобии» - ненависти к белым и вообще в виктимном неприятии Запада (Ibn Warraq 2007).

Эта характеристика преувеличена, но отметим, что она рождается вместе с постколониальным дискурсом. Так, мексиканский философ Л. Сеа называл позицию одного из его создателей А. Аб-дель-Малека «убого-националистическим ответом на колониальный империалистический натиск Запада», чреватым возрождением древних империй (Сеа 1984: 35). Дж. Каррье называл тенденцию, проявившуюся у Саида, антиколониальной версией «негативного»

оксидентализма, который означает создание образов Запада (прежде всего в незападном мире), связанных с «эссенциалистским упрощением Запада». П. Хихс именовал эту идеологию «реакционным ориентализмом», который представляет собой «произвольное вывертывание наизнанку ориенталистского дискурса» (Carrier 1995: 3-4; Heehs 2003: 175-176).

Знание для Саида глубоко идеологизированно. Он признавал, что «экономика, политика или социология в современной академической сфере - это идеологические науки, и уж, конечно, они являются “политическими”». Тем самым медиация осуществляется не отдельным ученым, а идеологией как системой представлений, связанной с отношениями власти и государства. Поскольку идеология не может лишиться своего содержания, она не может быть полноценным медиатором, стоящим вне партий. Фактически она действует в режиме монолога, «стягивает» содержание спора на одну сторону. Но таким образом описываются только оппоненты Саида. Самого себя как гуманитария он выводил за границу идеологических споров, считая, что «полем моей деятельности является гуманитарное знание, а поэтому вряд ли там может быть нечто, связанное с политикой» (Саид 2006: 19).

В России подобного рода стратегии имеют длительную историю и связаны с появлением в середине XIX в. славянофильства, репрезентировавшего себя как антитеза насильственной, экспансионистской политике Запада. Так, А. С. Хомяков конструировал дискурс о древнем славянстве как колониальный, как дискурс угнетенного, взывающего к справедливости (за это его сравнивают с Л. Сенгором ). Славяне рисовались им как народ, источники о древнейшей цивилизации которого были уничтожены дикими кельтами и германцами, так что «само имя серба и славянина сделалось во всех наречиях Европы однозначительным с именем раба (servus, sclavus и т. д.)». Поэтому их история оказалась скрытой: «Древние постоянно говорят о них, но мы принимаем имя народа угнетенного за имя состояния, до которого он был унижен». Неслучайно образ славян проецируется философом на образ индийцев как колониального народа и даже на образ самой унижен-

ной его части: славяне, «подобно индийским париям, безропотно носят тяжелое иго презрения и рабства» (Хомяков 1994: 90, 103). Однако тогда это еще не означало ухода от диалога, в частности, с немецкими учеными.

В современной ситуации в России, «поднимающейся с колен», антиколониальная критика Запада в основном связана с имперскими идеями и имеет ярко выраженный антилиберальный характер. Так, например, на конференции «Национальное развитие в условиях глобальной интеграции» в Дели в 2007 г. был заслушан доклад В. В. Аверьянова «Формирование новой сбалансированной трансрегиональной системы: цивилизационный подход против цивилизаторского», в котором при помощи субстанционалистски понятого постколониального дискурса обосновывалась модель «цивилизационного суверенитета». Докладчик противопоставил идею глобализации как западный цивилизаторский проект, связанный с традицией империализма и колониализма, и идею дезинтеграции - как цивилизационный традиционалистский проект, связанный с суверенной «аутентичностью данной традиции». В антиколониалистском стиле он различает тип цивилизатора, который идет к представителям другой культуры как «к дикарям и варварам», и цивилизованного человека, носителя собственных традиций и языка, признающего самобытный источник и парадигматику чужого языка. В центре исследования - восходящие к Ф. Фанону идеи власти-знания и идентичности, которые в данном случае толкуются скорее с точки зрения «традиционалистов», в частности Р. Генона и Ю. Эволы. Однако при этом (как и у А. Абдель-Малека) четко различаются великие цивилизации (империи) и остальные общества, статус которых заметно ниже (Аверьянов 2007).

Еще более откровенно националистически выражается С. Евсеев, который в статье «Имперские этюды» отличает западные, колонизаторские империи, осуществлявшие геноцид даже в Европе (Ирландия), от Российской империи, которая являлась, по его мнению, полем нескончаемого культурного диалога. Он считает ситуацию на Украине после ее присоединения к России крайне выгодной для местного населения (не упоминая о его закрепощении). «В любом случае, - считает он, - голод на Украине 1933 г. несравним с

произошедшим в Ирландии ни в 1650 г., ни в 1845-1849 гг. Там было целенаправленное уничтожение ирландцев по этническому и религиозному признаку». «Очевидно, что сравнение истории ирландцев и украинцев под властью империй, - пишет Евсеев, - ярко показывает противоположность их судеб...» (Евсеев 2007). Тем самым репрезентация империй сводится к выделению «хороших» и «плохих» среди них, обосновывающему монолог «хороших» («своих»).

Этому антизападному монологу в либеральном лагере противостоит западнический (хотя отчасти тоже основанный на постколо-ниальном неприятии империй) монолог, который противопоставляет «плохую» империю (прежде всего Российскую) и национальные государства Запада до степени бинарной оппозиции. Так, по мнению И. Г. Яковенко, имперское прошлое составляет сущность российской истории, но так как империя уже полностью отжила, либо «продление империи грозит исчезновением русских», либо «снятие империи... отрицает... самый русский народ» (Яковенко 1999: 120). Это резко разводит Россию и Запад как исторические сущности. Согласно А. А. Пелипенко, «империи, как удавшегося теократического проекта, на Западе не было, как не было и удавшегося воспроизводящегося имперского сознания - а именно они и есть, по нашему мнению, главный критерий “имперскости”... не стоит подпадать под гипноз имперской риторики... Не было имперского сознания ни у французов, ни тем более у бельгийцев и голландцев. Колониальные империи - это явления совершенно иного порядка, нежели империя как теократический проект» (Пелипенко 2007: 6263). Тем самым приложение постколониального дискурса к России как империи позволяет авторам отчасти оправдывать западные колониальные империи (как «свои»). На этой основе перекрывается диалог не только с современным, самокритичным Западом, но и с собственным народом, который будто бы органически привержен сакрализованной власти и неизменно воспроизводит имперскую теократию.

Однако возможно и развитие диалогов между Востоком и Западом, элитой и народом в России, построенных на научном анализе наследия империи. Последний систематически инициируется аль-

манахом «Ab imperio» и рядом исследователей, в том числе

А. И. Миллером. Он создает совсем иную картину, в рамках которой империи выступают как «инкубаторы модерна» (Миллер 2004; 2008: 26). Вслед за Ф. Купером и Э. Л. Столер отмечается ключевая, но противоречивая роль империй в истории (Stoler, Cooper 1997: 22). «Модерное государство рождается в сердцевинах империй и во многом как реакция на проблемы, возникающие в контексте соревнования империй...» (Миллер 2008: 28). Ценностнорациональная задача империи, по А. С. Кустареву, тесно связана с ее целерациональной задачей: центр империи в результате взаимодействия этих мотивов «расширяется как харизматический очаг, как революция, как цивилизация» (Кустарев 2008: 187). Мессианский проект империи, по мнению О. Ю. Малиновой, выступает в данном случае как антитеза только по отношению к неоконсервативному идеалу «государства-ночного сторожа», а не к любой форме цивилизационного самосознания (Малинова 2008: 65).

В результате возникает не дивергентный, а конвергентный, диалогизирующий образ империй (Osterhammel 2001). А. И. Миллер показывает, что Британия, Франция (при Наполеоне I), Прус-сия-Германия (более удачно), а затем и Россия (в 1830-1860-е гг.), Австрия, Османская империя, Испания (менее удачно) стремились построить нацию-государство внутри империи, а для этого гомогенизировать население, «найти приемлемое сочетание традиционных имперских механизмов и форм правления с формами и методами модерного государства» (Миллер 2008: 28, 31-32). Вина за медленную десакрализацию власти в России возлагается при этом не на народ, а на «упорное нежелание династии» (Уортман 2004; Миллер 2008: 38).

Позиция И. Г. Яковенко и А. А. Пелипенко трактуется в этом контексте как «большевистская» (хотя «ее версии можно встретить в среде, определяющей себя как либеральную»), устаревшая, доминировавшая 20 лет назад. В целом либералы «признают позитивные аспекты наследия (Российской. - И. И.) империи (конструктивную роль интернациональной русской культуры; формирование надэт-нических институтов, которые способствуют развитию

в сторону гражданской нации; технологический прогресс колоний и т. п.» (Малинова 2008: 86-87). Трудности демократизации, связан-

ные с сакрализацией власти, приводят А. И. Миллера к попыткам «настойчивых и изобретательных усилий» по демократизации, в том числе по «нормализации» образа России (Миллер 2004: 345359), а никак не к смирению перед властью, которая «гнобит» народные массы как «варварскую стихию» (Он же 2008: 14, 53-54; Пелипенко 2007: 69-70). Миллер выступает против монополии на интерпретацию национальных интересов, равно свойственную как Аверьянову с Евсеевым, так и Яковенко с Пелипенко, которая ведет, по его мнению, к гражданской войне (Там же: 498-499).

Если в 1980-е гг. гомогенизация образов мировых империй Востока и Запада как великих держав привела П. Кеннеди к созданию классического труда, сильно продвинувшего вперед глобальную историю (Kennedy 1989), то неслучайно, что и в современной России именно такая научная (порой довольно благожелательная) позиция по отношению к империи, учитывающая как наследие постколониального дискурса, так и его критику, позволяет развернуть широкие сравнительные исследования России в контексте глобальной истории (Миллер 2004).

В Латинской Америке стремление к освобождению тоже соединялось у националистов с негативным переосмыслением опыта Запада. Уругвайский философ Х. Э. Родо считал влияние европейских идей позитивизма и прагматизма на Латинскую Америку вредным. Он видел население континента прежде всего как духовную общность, движимую традицией, унаследованной от Испании. Социалист Х. К. Мариатеги в 1920-е гг. указывал на неприменимость к ситуации в Перу западной теории прогресса, а также «либеральной... концепции свободы и справедливости», так как на смену системе аграрного коммунизма империи Инков пришла примерно в десять раз менее продуктивная, «лишенная какой бы то ни было способности к техническому прогрессу» система колониальных латифундий. Поэтому он считал необходимым соединить западные идеи социализма и опыт аграрного коммунизма инков, основанного на общине - айлью (Мариатеги 1963: 94, 123).

Подобные тенденции интегрируются в «философии освобождения», к создателям которой принадлежит аргентинский философ

Э. Дуссель, стремящийся к этической переоценке основных философских теорий второй половины ХХ в. с позиции «Иного» как эксплуатируемого субъекта (прежде всего латиноамериканца), лишаемого справедливого отношения, а также права на высказывание протеста. При этом важнейшей задачей оказывается позитивная идентификация этого «Иного», его соотнесение с идеями власти, собственности и культуры. Западный мир у Дусселя - одно из лиц реальности, но не вся реальность. Большая часть населения Земли -это люди, чьи интересы и идеи не представлены в тотальности культуры, чья жизнь случайна для большого мира. Встает вопрос об «Ином» лице современности и Нового времени вообще, о зависимости образа всей этой эпохи от образа Иного. Америка со времени своего открытия Х. Колумбом становится своего рода «подземным миром», полем первых холокостов (15 млн истребленных индейцев и 13 млн африканских рабов). Это вынуждает Запад создать европоцентрическую, рационалистическую и прогрессистскую версию истории, которая способствует лишь увековечиванию рабства (в форме капитализма) (Би88е1 1996: 2-3, 5, 50, 80, 164).

Так наряду с имманентным внутриевропейским «своим Иным» (русским, евреем), об образе которого рассуждал в свое время Э. Левинас, в Латинской Америке родился образ трансцендентального, «немыслимого Иного», то есть образ индейца, азиата, африканца - варвара, нецивилизованного человека, обитателя периферии, которому радикально отказано в праве голоса, который исключается из диалога и принципиально не может претендовать на справедливость. Внутреннее, относительное Иное превратилось во внешнее, абсолютное Иное (Бш8е1, Ош11о1 1975: 21).

Вместе с основоположниками постструктурализма Э. Дуссель стремится найти алогичность, иррациональность, «разрывы» в европоцентристской и девелопменталистской истории человечества. Но вместе с тем он рассматривает себя как конструктивиста, стремится построить историю колониального мира, основанную на идее «осуществимой утопии», которая выступает для него как необходимый элемент системы (как надежда голодного насытиться завтра). Поэтому Дуссель выстраивает для Иного новую идентичность, зеркальную по отношению к западной идентичности времен «позднего капитализма» и неолиберализма (Би88е1 1996: 3, 6, 17).

При этом философ возводит идею освобождения в абсолют и явно недооценивает опасность догматики идентификационной ориентации при формировании образа реальности в отличие от ее собственно когнитивной, критической ориентации (Roig 1981: 163, 178-179, 184).

Используя методы «лингвистического поворота», Э. Дуссель вместе с тем последовательно субстанционализирует и реифициру-ет получаемые результаты, придавая им социальную, экономическую или даже политическую форму. Все это - кирпичики для создания нового (государственного?) порядка. Если для Э. Левинаса «Иной» - это прежде всего функция, язык, то для Э. Дусселя это субъект - бедняк, так что в отношении него преобладающей является не познавательная, а этическая ориентация, которая делает «философию освобождения» чем-то похожей на этизированную философию истории XIX в. (прежде всего марксизм). Дуссель критикует К.-О. Апеля, «коммуникативному сообществу» которого он противопоставляет сообщество лишенных слова, угнетенных субъектов периферии Мир-Системы, таких как женщины, гомосексуалисты, молодежь и другие. Все они - актуальная живая утопия, люди, не находящие себе места в мире капитализма (ouk-topos). Они противостоят частным тотальностям (монополиям, мужчинам-мачо, учительству, воспроизводящему традиционные взгляды) и господствующей Тотальности в целом. Их угнетение заключается в игнорировании специфики их телесной реальности (corporeality). Требуя справедливости, они создают, по мнению философа, новую политику равенства, братства, солидарности (Dussel 1996: 4, 7-9, 13, 20-36, 113-119).

Этот подход, противопоставляющий Латинскую Америку Западу, не мешал диалогу с западными учеными и высокой оценке ими некоторых его идей (Dussel 1996: 180-196). Однако он вызывал и критику, в частности К.-О. Апель прямо называл его теорию анахроничной. Опровергался центральный для Дусселя тезис о том, что интересы большинства населения Земли не представлены в коммуникативном сообществе: Апель утверждал, что этика дискурса предполагает добровольное представление интересов всех затронутых лиц, в том числе не являющихся участниками коммуникативного сообщества (и это явно соответствует роли западных участни-

ков постколониальных исследований в формировании современного образа мира) (Ibid.: 165-166, 168-170, 201).

Формой развития и одновременно воспроизведения противоречий такого диалога является книга мексиканского историка К. А. Агирре Рохаса о школе «Анналов» (2004), причем последнюю автор скорее в неомарксистском, чем в постколониальном духе считает последним подлинно глобальным феноменом западной историографии. При этом важно, что автор выступает с критической позиции по отношению к французским историкам, используя бро-делевское представление о «времени большой длительности» как длительности исторического контекста и считая броделевские «Анналы» 1956-1968 гг. «кульминационным моментом» их истории (Агирре Рохас 2006: 11, 191). Но его негативное отношение как к «третьему поколению» школы «Анналов», так и к ее современному состоянию (когда она стала «ничем») резко отличает его от того стремления следовать за достижениями этой школы в самых разных направлениях, которое было характерно для А. Я. Гуревича и скорее напоминает более ранние марксистские работы Ю. Н. Афанасьева (Там же: 191; Гуревич 1993; Афанасьев 1980).

Но у Агирре Рохаса и школы «Анналов», тем не менее, остается общая почва, на которой возможен диалог - обостренный интерес к событиям 1968 г. (прежде всего в Мехико, Пекине, Париже и Праге), выдвигаемым в центр современной истории в качестве «культурной революции», которую мексиканский ученый трактует в по-стколониальном духе как коренное изменение природы семьи (и гендерных отношений), школы и СМИ. Оно сопровождается процессом «презентификации» исторического знания, развития «контр-истории» (термин М. Фуко, но близкий также и Э. Дуссе-лю) как дискурса пребывающих в «безвестности и забвении», а также возникновением многополярности и «полицентризма историографических инноваций» (Агирре Рохас 2008: 89-108, 117, 141). Все это выдвигает на первый план принцип «подлинно мультикуль-турного, равноправного, уважительного диалога... наших коллег из Латинской Америки, Африки, Китая и пр. с коллегами из Европы», предметом которого является изучение глобальных проблем, в рамках которых невозможно (тут Агирре Рохас поддерживает И. Вал-

лерстайна) «отделять анализ европейской цивилизации от изучения неевропейских культур и цивилизаций» (Там же: 118, 157).

Надо подчеркнуть, что принцип диалога здесь сформулирован не в рамках профессионального поля, а как общекультурная политическая задача, а потому он все же ориентирован прежде всего на неомарксистов (Там же: 141-163).

Глобальная история и проблема диалога

Образ глобального целого, несводимого к европоцентристской универсальной истории, возникает в ходе постколониального переосмысления роли человека в мире у карибско-алжирского философа Ф. Фанона и закрепляется в миросистемной концепции И. Вал-лерстайна. Именно в их дискуссиях антитеза «Восток - Запад» была переосмыслена в терминах «Север - Юг» и тем самым отчасти деконструирована (Дерлугьян 2006: 25-25). Эта дискуссия развенчивала теории модернизации и прогресса как одностороннего воздействия Запада на Восток и связанные с ними концепции типа «стадий экономического роста», «традиционного общества» и т. п. (Там же: 27). Таким образом, возникло место для диалога о специфике локальных форм культуры (геокультуре), которого не могло быть в теории модернизации, предполагавшей аналитическое сравнение отдельных обществ, находящихся на разных иерархических стадиях. Надо подчеркнуть, что ключевые для Валлерстайна термины «центр» и «периферия» были выработаны латиноамериканскими мыслителями в рамках работы комиссии под руководством аргентинского экономиста Р. Пребиша (Валлерстайн 2006: 66-68, 85-86).

Но подход оказался противоречивым: с одной стороны, миро-системная теория разоблачала субстанционалистское отношение к нациям-государствам (отсюда известная статья Валлерстайна «Существует ли Индия?») (Wallerstein 1995: 131-134), а значит, создавала место для анализа самоидентификации и диалога. С другой -она постулировала ключевое (в том числе эпистемологическое) значение центра для мировой истории, сциентистский и политологический подход к причинам возникновения бинаристской картины истории, из-за чего возникало недопонимание с левыми постколониалистами, взгляды которых Валлерстайн считал вторичными

(Дерлугьян 2006: 35, Валлерстайн 2006: 50-61, 65, 74). Неслучайно впоследствии А. Г. Франку оказалось так важно переместить центр из Европы (точнее, из Атлантики) в Китай. Но признание периодичности возникновения глобализаций в мире делало эту концепцию передовой для 1970-1980-х гг.

Тем не менее, в миросистемной теории велики возможности сдвигов в сторону диалога. И. Валлерстайн в 2004 г. подчеркивал вместе с Агирре Рохасом роль мировой революции 1968 г., акцентировал экономическое, социальное и культурное значение минисистем, таких как домашнее хозяйство, существующих в капиталистической миросистеме, но базирующихся в значительной части на натуральном хозяйстве и обусловливающих тем самым специфику воспроизводства и стоимость рабочей силы. Кроме того, он стал уделять больше места геокультуре, хотя и сохраняет при этом идеал ее целостности (Валлерстайн 2006: 101-109, 148-175).

Сейчас американский профессор костариканского происхождения Р. Гросфогюль стремится к диалогу миросистемного подхода и постколониального дискурса, которые он сближает на почве представлений о «колониальности власти», сформулированных перуанским ученым А. Кихано (Grosfoguel 2007). По словам М. В. Тлостановой, колониальность власти - сквозное явление. Она могла выступать «в самых разных формах - от христианизации до цивилизаторских миссий XIX в., идеологии развивающихся стран после Второй мировой войны и, наконец, культурноэкономической глобализации в 90-е годы XX века... колониаль-ность власти представляла собой постоянное порождение и воспроизводство колониального различия, которое проникало во все сферы человеческой деятельности и определяло основные культурные модели современности... Колониальные и имперские различия обуславливают появление пограничного мышления как следствия взаимодействия местного локального историко-культур-ного опыта и навязанных человечеству глобальных мифов и идеологий - от христианства до капитализма, социализма и, наконец, глобализации. В случае России и постсоветского пространства колониаль-ность власти действует особым образом в силу болезненной актуализации в нашем геокультурном локале именно имперского разли-

чия - то есть различия с Западом» (Тлостанова 2007). По словам Н. Мальдонадо-Торреса, «колониальность переживет колониализм. Она остается живой в книгах, в академических критериях, в культурных паттернах, в здравом смысле и в самовосприятии людей, в их надеждах и чаяниях и во многих других аспектах современной жизни. В определенном смысле мы как современные субъекты вдыхаем колониальность всюду и каждый день» (Maldonado-Torres 2007).

В этом контексте глобальность, преодолевающая колониаль-ность, как об этом писали В. Каволис, Р. Робертсон и другие, предполагает глокализацию, устранение из контекста колониального различия и связанных с ним границ (Robertson 1992). Тем самым глобальное начинает базироваться на локальном, специфическом, способном вступать в диалог. Неслучайно в Латинской Америке центральное значение для создания глобалистского самосознания имели работы индихенистов - упомянутого уже Х. К. Мариатеги, историка и общественного деятеля Л. Чавеса Ороско, который первым в Мексике стал изучать историю индейской общины, ее организацию, внутреннюю структуру и жизнь, а также перуанского исследователя Л. Э. Валькарселя, который высказывался за интеграцию всех расовых и культурных групп населения на основе индейской традиции. В результате закладываются основы для широкого диалога индейцев, которые выражаются в идее «четвертого мира» и создании в 1987 г. индейского парламента в Панаме (Гончарова 1979).

На этой основе происходит соединение исследований традиционных и колониальных микроструктур (асьенда, латифундия, индейская община), региональных и отраслевых исследований. Изучаются формы развития эксплуатации индейского населения, динамики освоения районов и территорий, этнические и расовые процессы. Э. Флороскано (Мексика), С. Багу и А. Феррер (Аргентина), М. Уррутия (Колумбия), Р. Кинтеро (Эквадор) исследовали экономическую и социальную колониальную политику Испании, эволюцию индейской общины и становление крупного землевладения, историю рабства, процессы формирования буржуазии, крестьянства, земельной аристократии. Обобщающие труды по социальной и

экономической истории стран Латинской Америки создали А. Фариас, А. Каррера Дамас (Венесуэла), Х. Колменарес (Колумбия), Т. Гальперин Донгхи (Аргентина), С. Вильялобос (Чили), С. Фуртадо (Бразилия). Имеют место попытки создания континентальной истории, в том числе под редакцией венесуэльского историка Г. Морона.

Для современной глобальной истории (особенно если дело касается ученых-мигрантов, связанных с Латинской Америкой происхождением и интересами, но преподающих в университетах США) характерен анализ собственного опыта субалтерна (Grosfoguel 2007: 94, Mignolo 2005). При этом акцентируется сохранение полуколониальной зависимости формально «независимых» государств как в социально-экономическом отношении, так и с точки зрения «воображаемой географии» мира. В процессе производства знания в этих условиях южное происхождение может, как об этом свидетельствует Р. Гросфогюль, создавать особую перспективу, связанную не с репрезентацией, а с переживаемым жизненным опытом (Grosfoguel 2007: 94). Это тот самый «возвышенный исторический опыт», связанный с личными травмами и их преодолением, который, как показывает Ф. Р. Анкерсмит, может как порождать новую мифологию, так и позволять преодолевать мифы (Ан-керсмит 2007).

В данном случае Р. Гросфогюль рассуждает о положении латиноамериканца в США в глобальном аспекте и ставит проблему неполноправия субалтерна даже в том случае, если он как пуэрториканец, суринамец, антилец живет в качестве гражданина в самом центре западного мира. В этом отношении антитеза «центр - периферия» не работает. Периферия имеет не географический, а культурно-этнический (часто осознаваемый как расовый), то есть семантический характер, базируется на эссенциализации и натурализации культурных различий. В связи с этим встают исторические проблемы: отличия потоков миграций с юга и севера, положения мигрантов из разных стран, изменений старых колониальных и возникновения неорасистских дискурсов и т. п. Одной из важнейших проблем интеллектуальной истории в данном случае является соотношение истории нации, истории империи и истории ее колоний

применительно к каждой из главных колониальных стран и в сравнительном смысле (Grosfoguel 1999: 409-410).

В связи с этим Гросфогюль ставит вопрос о сформировавшейся в Европе XVI-XIX вв. глобальной колониально-расовой формации, основывавшейся на расово-этнической иерархии и дискурсе расы. Именно дискурс о «внутреннем Ином» породил кризис Старого Света, приведший к мировым войнам. Да и после 1960-х гг. биологический расизм лишь трансформировался в культурный расизм как часть новой глобальной колониально-расовой формации. На этой основе автор проводит сравнительный анализ стран ядра капиталистической мир-системы, в том числе США, Франции, Нидерландов, Англии. Во всех них встречается он с тем, что национальная самоидентификация (идея гражданской нации) переплетается с расистскими предрассудками. Латиноамериканцы в этих странах переживают травму раздвоения личности, будучи одновременно гражданами страны и колониальными «Иными» (Ibid.: 430-432).

Аргентино-американский постколониальный критик В. Миньо-ло в книге «Идея Латинской Америки» (2005) также выстраивает образ истории от конкретного к глобальному, прослеживая идею latinidad, ее зарождение, развитие и кризис. Он изучает способы использования этого лозунга, имевшего корнями англо-французское противостояние в Северной Америке, как лозунга сопротивления англо-американской колонизации. Миньоло описывает, как его можно использовать для изменения индивидуальных и коллективных (когнитивных) карт Америки, демонстрируя смыслы этого концепта, бытующие со времен Западной Римской империи. Данный проект составлял часть более широкого, глобального проекта В. Миньоло по исследованию модернити/колонизации (как имперского проекта и «монстра о двух лицах», связанного с идеями спасения, цивилизаторской миссии, модернизации и развития, рыночной демократии), а также деколонизации. Этот план базируется на всей латиноамериканской деколониальной мысли, истоки которой

В. Миньоло видит в идеях и действиях индейцев Перу, Эквадора и Боливии начиная с XVI в., а также испанских колониальных историях. Как подчеркивает Миньоло, этот проект не универсален, он -

лишь один из проектов, касающихся прежде всего его личного опыта, то есть испанской, креольской и метисной традиций (но не индейской, мусульманской, карибской и многих других) (Mignolo 2005; Gonzalez Garcia 2006).

Глобализация и постколониальность, как подчеркивают в совместной статье В. Миньоло и М. В. Тлостанова, имеют свои пределы. Тем не менее, они позволяют анализировать не только историю капиталистических/колониальных империй, но и несходных с ними по типу Османской или Российской империи, создавая тем самым поле для сравнительного исследования в области глобальной истории (Mignolo, Tlostanova 2007: 110).

В России постколониальные и глобально-исторические составляющие этого дискурса связаны прежде всего с изучением материального положения, демографии и ментальностей групп, испытавших на себе положение колониальных «Иных», таких как народные массы («простецы») А. Я. Гуревича. Особое место занимает история российского крестьянства в ее интерпретации Л. В. Миловым, Т. Шаниным, Б. Н. Мироновым, С. А. Нефедовым. Характерно в связи с этим приложение к истории локального социального феномена русского крестьянства универсальных закономерностей -этики выживания в хрестоматии Т. Шанина или неомальтузианской модели демографически-структурного анализа социально-

экономической истории С. А. Нефедовым (Шанин 1992; Нефедов 2005). Показательно сближение Нефедовым положения крестьян в пореформенной России и колониальной Африке. И тут, и там при росте доли вывоза продовольствия за границу (в России ради удовлетворения нужд знати, игравшей роль колонизатора) и связанных с этим ограничениях экологической ниши народа, при некотором росте урожайности «потребление стагнировало на уровне минимальной нормы, но население все же росло». И в Центральной Африке, и в России при этом наблюдалось падение душевого потребления, предшествовавшее взрывам гражданской войны и деколонизации (Нефедов 2005: 255-256).

Если националисты связывают в России идеи цивилизации и государства (прежде всего империи), то историки-глобалисты отчасти разводят их, указывая на парадоксы западного эволюциониз-

ма и порождаемые им противоречия (в частности, на возможность культурного прогресса или стабильности в условиях политической деградации в горных, степных или пустынных условиях) (Крадин и др. 2000). Сфера интереса перемещается от развитого, государственно организованного общества к переходным формам, многие из которых исчезли в условиях колонизации, но иные оказались настолько живучими в сложной демографической и экологической ситуации, что сумели сохранить свою самобытность и тем самым остались как бы альтернативой европейскому историкоэволюционному идеалу. В Японии, например, такого рода опыт считают равноправной частью мирового «триалога» (Kawada п^.).

П. Турчин, а за ним А. В. Коротаев и другие в своих исследованиях вслед за Ибн-Хальдуном признают значимой характеристикой цивилизации меру коллективной сплоченности, ассабийю. Это уже диалог не реалий или специалистов, а ценностей, воплощенных в различных культурах (например, западной, российской и арабской) (Турчин 2007; Гринин, Коротаев 2009). Однако этот диалог осуществляется в контексте традиционного универсализма (при некоторых оговорках), подкрепленного математическими моделями, в рамках которого возникновение городской цивилизации сближается с появлением государства, изменения на Востоке в I тыс. н. э. привязываются к процессу распада древних цивилизаций и появления цивилизаций нового типа (арабской, европейской) (Гринин, Коротаев 2009: 112-113, 264). Используются традиционные для ориенталистского дискурса понятия, такие как «военный потенциал цивилизации», что сближает ее с империей, «территория цивилизации», «варварская периферия» (Гринин, Коротаев 2009: 292-293). В центре внимания авторов - демография, развитие хозяйства, по-литогенез. Формы осмысления своего бытия аборигенами уходят на второй план (за исключением понятия «ассабийя», которое предстает исключением). В итоге неслучайно, что Ближний Восток и Тропическая Африка как элементы современной Мир-Системы вытесняются на периферию исследования (Там же: 470-505).

Если же идеи цивилизации и империи в России и сводятся, это делается в рамках довольно экзотических контекстов, похожих на тот, который использовал Р. Гросфогюль. Мощным импульсом яв-

ляется возрожденческое движение в национальных республиках, стремящееся осмыслить культурное положение своего народа в Российской империи и СССР, помочь своему народу занять достойное место в современной России. Наиболее активным является Татарское историческое общество. Одна из его целей - осмысление государственной традиции татар, в частности преемственности власти между монголо-татарскими ханами ХШ-ХУ вв. и русскими царями. Э. С. Кульпин изучает Золотую Орду как самостоятельную торговую степную цивилизацию, обеспечившую мир на внутреннем пространстве завоеванных территорий, имевшую тюркский язык как инструмент информационного обмена и создавшую свой особый, неповторимый культурный стиль. По его мнению, эта цивилизация, во многом опередившая свое время, оказалась менее прочной на фоне кризиса мировой караванной торговли, чем ме-нее развитая земледельческая цивилизация Руси. В его методологических подходах тесно переплетены постколониальные, в том числе гендерные, составляющие (история поколений) и системный подход, который он рассматривает как путь от абстрактного (субстан-ционалистские представления о цивилизационной сущности, даже о «ДНК культуры») к конкретному - истории отдельных цивилизаций (Кульпин 2008).

В книге, посвященной России и давшей новый импульс глоба-листским исследованиям в нашей стране, М. В. Тлостанова развивает идею характерной для России двойной самоидентификации. Предлагается образ России как квазизападной субалтерной империи, в идеологии которой сочетались образы колонизатора и колонизируемого, развивалось вторичное периферийное западничество и имперское (не совсем колониальное) различение себя со странами Западной Европы. Тлостанова подчеркивает наличие в России множества разных и разнонаправленно развивавшихся, по-разному проявлявших себя в различных обстоятельствах имперских дискурсов, в том числе карикатурный характер российского «цивилиза-торства». Это интеллектуально колонизированный субалтерн, которого западные идеологи наделяли как некоторыми чертами образа Германии, так и демонизированными характеристиками Востока. Опираясь на эти характеристики, русские философы, в

частности Н. А. Бердяев, боролись против экзотизирующих и варварских образов страны на Западе, стремясь поднять статус России и обозначить ее универсальную роль в будущем человечества. Но при этом они заимствовали и позитивно реинтерпретировали западные ориенталистские клише, в частности создавая представления об особой духовности русских как православных. Главной заслугой М. В. Тлостановой является рефлексия по поводу создаваемых русскими образов национальной («инородческой») периферии, что позволяет расширить реальный диалог культур внутри страны, а также рефлексия отношения к образу Запада, которая дает возможность сделать диалог с Западом более осмысленным (Т1о81апоуа 2003).

При этом М. В. Тлостанова отмечает невозможность прямо использовать применительно к России термины «постколониальный» или «посториентализм». Двойная самоидентификация связана в ее интерпретации с образом «политического активиста, без зазрения совести спекулирующего на своей Инаковости». Тупик постколониализма она видит в том, что созданная им когнитивная карта сама несет следы колониализма (Тлостанова 2004: 8-11, 34, 43, 46, 379-380).

Однако при этом она подчас (и со временем все больше) уходит от диалога с идеалами модернизации, считая это своей заслугой. По ее мнению, «деколониальный поворот... сознательно строится как иная парадигма, выпадающая из линейной истории парадигм, эпистем и великих нарративов современности - христианства, либерализма и марксизма... выходит к возможности неевропейских моделей мышления... Тот, для кого актуальны и привлекательны ловушки и блага модерности, конечно, не станет разделять нашу философию. Но это и не нужно, мы никого насильно кооптировать в свой проект не собираемся. Мы всего лишь следуем принципу “сапатистас” - мексиканских революционеров, совершивших первую постмодернистскую революцию XXI (ХХ? -И. И.) века, в которой важен не кровавый захват власти, а теоретическое и ментальное размежевание с модерностью, отказ с ней спорить в ее терминах. ...Поскольку мы все равны, мы имеем право быть разными. Человек, который отказывается играть по правилам

модерности, хотя бы и в рамках своего сообщества, даже только в своем личном этосе, праксисе, становится неуязвим в высшем смысле этого слова» (Тлостанова 2008).

С моей точки зрения, такой человек становился еще и одинок, уязвим «в высшем смысле слова». В использовании наследия Э. В. Саида, Э. Дусселя и других классиков постколониального дискурса, на наш взгляд, важно сохранить и приумножить его коммуникативные возможности, отделив и по возможности и изолировав аподиктическую стратегию создания идентификационных образов и развивая стратегию диалогики и проблематизации, характерную для научного знания (Ионов 2007: 115-11б). Поэтому постулирование самодостаточности как основание ценности пост-колониального дискурса мне не кажется убедительным. Ключевое значение для развития профессионального диалога историков имеют прежде всего исследовательские стратегии, в которых идентификационные практики отодвинуты в сторону или вообще элиминированы и господствует коммуникативная и когнитивная ориентация. Так, для развития универсального диалога историков Латинской Америки, России и Запада и их продвижения в направлении новой глобальной истории имело значение развитие «новой истории» (прежде всего под влиянием школы «Анналов»), которая позволяла рассматривать общество как некую трансисторическую (цивилизационную) целостность, соединить преодоление европоцентризма с идеями глобализации в рамках глобальной истории. Это позволяло установить широкие международные и междисциплинарные связи с историками, социологами, культурологами США и Западной Европы.

Таким образом, современное состояние диалоговых потенций антиколониалистского и постколониального дискуров в Латинской Америке и России довольно противоречиво. Локализм и монологическая замкнутость постколониальных исследований, как нам кажется, могут быть преодолены только в контексте новой глобальной истории, в которой явно выражен универсалистский пафос (при устранении цивилизаторских и манипуляционных перекосов просвещенческих, прогрессистских, имперских и других колони-

альных дискурсов). Однако надо подчеркнуть, что этот путь хотя и труден, но реален, если речь идет о взаимодействии постколони-альных критиков и историков глобальности обоих регионов, например В. Миньоло и М. В. Тлостановой, которые находят общий язык и в ряде совместных статей предлагают образы мира, которые могут быть приемлемыми для населения и культур обоих регионов. Наиболее крупной совместной работой последнего времени является выполненное в глобалистском ключе коллективное исследование об ученых и особенностях процесса познания в постсоветских обществах (Tlostanova, Mignolo 200б). Эта рефлексия показывает, как много общего имеется у России и Латинской Америки, насколько эффективными могут быть поиски решения этих проблем.

Литература

Аверьянов, В. В. 2007. Цивилизация против «цивилизаторов». Золотой лев. Издание русской консервативной мысли 117-118. Интернет-ресурс. Режим доступа: http://www.zlev.ru/n117html

Агирре Рохас, К. А.

200б. Критический подход к истории французских «Анналов». М.: Кругъ.

2008. Историография в 20 веке. История между 1848 и 2025 годами. М.: Кругъ.

Анкерсмит, Ф. Р. 2007. Возвышенный исторический опыт. М.: Европа.

Афанасьев, Ю. Н. 1980. Историзм против эклектики: Французская историческая школа «Анналов» в современной буржуазной историографии. М.: Мысль.

Бобков, И. М. 2003. Постколониальные исследования. Новейший философский словарь. Минск: Книжный дом «Университет»; Интерпрессер-вис.

Валлерстайн, И. 200б. Миросистемный анализ: введение. М.: Территория будущего.

Верт, П., Кабытов, П., Миллер, А. (ред.) 2005. Российская империя взарубежной историографии. М.: Новое изд-во.

Гегель, Г. В. Ф. 1935. Философия истории. В: Гегель, Г. В. Ф., Соч.: в 14 т. Т. VIII. М.; Л.: Гос. соц.-экон. изд-во.

Гимбутас, М. 200б. Цивилизация Великой Богини: мир Древней Европы. М.: РОССПЭН.

Гончарова, Т. В. 1979. Индеанизм: идеология и политика. М.: Наука.

Гринин, Л. Е., Коротаев, А. В. 2009. Социальная макроэволюция. Генезис и трансформации Мир-системы. М.: URSS.

Гуревич, А. Я. 1993. Исторический синтез и школа «Анналов». М.: Индрик.

Дерлугьян, Г. 200б. Самый неудобный теоретик. В: Валлерстайн

Евсеев, С. 2007. Имперские этюды. Золотой лев. Издание русской консервативной мысли 103-104. Интернет-ресурс. Режим доступа: http://www.zlev.ru/n103htm

Ионов, И. Н. 2007. Идентификационная, коммуникативная и когнитивная составляющие цивилизационных представлений. История и современность 2: 79-121.

История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Краткий курс. М.: ОГИЗ, 1942.

Крадин, Н. Н., Коротаев, А. В., Бондаренко, Д. М., Лынша, В. А. (ред.) 2000. Альтернативные пути к цивилизации. М.: Логос.

Кристева, Ю. 2003. Силы ужаса: эссе об отвращении. Харьков: Ф-Пресс, ХЦГИ; СПб.: Алетейя.

Кульпин, Э. С. 2008. Золотая Орда: судьбы поколений. М.: ИНСАН.

Кустарев, А. С. 2008. После понижения в должности - Британия, Франция, Россия. В: Миллер 2008: 18б-238.

Маркс, К. 1974. Экономическо-философские рукописи 1844 года. В: Маркс, К., Энгельс, Ф. Соч.: в 50 т. Т. 42. М.: Политиздат.

Маркс, К., Энгельс, Ф. 1955. Немецкая идеология. В: Маркс, К., Энгельс, Ф. Соч.: в 50 т. Т. 3. М.: Политиздат.

Малинова, О. Ю. 2008. Тема империи в современных российских политических дискурсах. В: Миллер 2008: 57-102.

Мариатеги, Х. К. 19б3. Семь очерков истолкования перуанской действительности. М.: Политиздат.

Миллер, А. И. (ред.)

2004. Российская империя в сравнительной перспективе. М.: Новое изд-во.

2008. Наследие империй и будущее России. М.: Фонд «Либеральная миссия», Новое литературное обозрение.

Нефедов, С. А. 2005. Демографически-структурный анализ социально-экономической истории России. Екатеринбург: Изд-во УГГУ.

Нойманн, И. Б. 2004. Использование «другого»: образы Востока в формировании европейских идентичностей. М.: Новое изд-во.

Пелипенко, А. А. 2007. Печальная диалектика российской цивилизации. В: Яковенко, И. Г. (ред.), Россия как цивилизация: Устойчивое и изменчивое (с. 48-72). М.: Наука.

Саид, Э. 2006. Ориентализм. Западные концепции Востока. СПб.: Русский м1р.

Сеа, Л. 1984. Философия американской истории. Судьбы Латинской Америки. М.: Прогресс.

Тлостанова, М. В.

[Б. г.] Насилие/исключение/подавление как модель отношения к Иному в российском культурном пространстве. Интернет-ресурс. Режим доступа: http://www.1ibrary. с|е8.ги/оп1те/?а=соп&Ь^=559&с^=6643

2004. Постсоветская литература и эстетика транскультурации. Жить нигде, писать ниоткуда. М.: УРСС.

2008. Агонистика уз герменевтика любви. Интернет-ресурс. Режим доступа:

http://www.humamtiesnews.ru/content/artic1es/index.php?artic1e=586&print=Y

Турчин, П. В. 2007. Историческая динамика. М.: УРСС.

Уортман, Р. С. 2004. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии. М.: ОГИ.

Фуко, М. 1999. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М.: Ad Marginem.

Хомяков, А. С. 1994. «Семирамида« (И<сследование> и<стины> и<сторических> и<дей>). В: Хомяков, А. С., Соч.: в 2 т. М.: Медиум.

Шанин, Т. (сост.) 1992. Великий незнакомец. Крестьяне и фермеры в современном мире. М.: Прогресс; Прогресс-Академия.

Шемякин, Я. Г. 2001. Европа и Латинская Америка. Взаимодействие цивилизаций в контексте всемирной истории. М.: Наука.

Яковенко, И. Г. 1999. Российское государство: национальные интересы, границы, перспективы. Новосибирск: Сибирский хронограф.

Abu-Lughod, J. 1989. Before European Hegemony: The World System A.D. 1250-1350. Oxford: Oxford University Press.

Appadurai, A. 1996. Modernity at Large: Cultural Dimensions of Globalization. Minneapolis: Minnesota University Press.

Cannadine, D. 2001. Ornamentalism. How British Saw Their Empire. Oxford: Oxford University Press.

Carrier, J. G. ^d.) 1995. Occidentalism: Images of the West. Oxford: Clarendon Press.

Dussel, E. 1996. The Underside of Modernity: Apel, Ricoeur, Rorty, Taylor and the Philosophy of Liberation. Atlantic Highlands, NJ: Humanities Press.

Dussel, E., Guillot, D. E. 1975. Liberation latinoamericana y Emmanuel Levinas. Buenos Aires: Editorial Bonum.

Fanon, F. 1991. Les damnes de la terre. Paris: Gallimard.

Frank, A. G. 1998. ReOrient: Global Economy in the Asian Age. Berkeley, Los Angeles: UCLA.

Frank, A. G., Gills, B. K. ^ds.) 1996. The World System: Five Hundred Years of Five Thousand. London: Routledge.

Gonzalez Garcia, M. 2006. Towards a Decolonial Horizon of Pluriversa-lity: A Dialogue with Walter Mignolo on and around The Idea of Latin America. Available at: http://waltermignolo.com/txt/publications/interviews/ MonicaGonzalez-WalterMignolo.doc

1999. “Cultural Racism” and Colonial Caribbean Migrants in Core Zones of the Capitalist World-Economy. Review: Fernand Braudel Center. Vol. XXII: 4, 409-434.

2003. Colonial Subjects: Puerto-Ricans in a Global Perspective. Berkeley: California University Press.

2007. World-System Analysis and Postcolonial Studies: A Call for a Dialogue from the “Coloniality of Power” Approach. The Postcolonial and the Globalization Theory. Minneapolis: University of Minnesota Press.

Heehs, P. 2003. Shades of Orientalism: Paradoxes and Problems in Indian Historiography. History and Theory 42.

Ibn Warraq 2007. Defending the West: A Critique of Edward Said’s Orientalism. New York: Prometheus Books.

Irwin, R. 2007. For Lust of Knowing: The Orientalists and their Enemies. London: Penguin Books.

Kawada, J. Beyond Cultural Relativism and Globalism - A Proposal to Deepen Cultural Awarness through «Trialogues». Available at: www.unu.edu/dialogue/papers/Kawada-abst-cs.pdf

Kennedy, P. 1989. The Rise and Fall of the Great Powers. Economic Change and Military Conflict from 1500 to 2000. London: Fontana Press.

Krishnaswami, R., Hawley, J. C. (eds.) 2007. The Postcolonial and the Global. Connections, Conflicts, Complicities. Minneapolis: University of Minnesota Press.

Maldonado-Torres, N. 2007. On the Coloniality of Being: Contributions to the Development of a Concept. Cultural Studies 21(2-3): 240-270. March / May.

Mignolo, W. 2005. The Idea of Latin America. London: Blackwell.

Mignolo W., Tlostanova M. 2007. The Logic of Coloniality and the Limits of Postcoloniality. The Postcolonial and the Global. Connections, Conflicts, Complicities. Ed. by R. Krishnaswamy and J. Hawley. Minneapolis: University of Minnesota Press, pp. 109-123.

Osterhammel, J. 2001. Geshichtswissenschaft jenseits des Nationalsstaat. Studien zu Beziehungsgeschichte und Zivilisationsvergleich. Gottingen: Vandenhoeck & Ruprecht.

Robertson, R. 1992. Globalization: Social Theory and Global Culture. London: Sage.

Roig, A. A. 1981. Teoria y critica del pensamiento latinoamericano. Mexico: Fondo de la cultura economica.

Sethi, R. 2006. Postcolonialism, Nationalism and Globalization: The Politics of Disjuncture and Difference. Available at: http://ocs.sfu.ca/aclals/viewab-stract.php?id=148

Stoler, A. L., Cooper, F. (eds.) 1997. Tensions of Empire. Colonial Cultures in the Bourgeois World. Los Angeles: UCLA.

Tlostanova, M. V. 2003. Janus-Faced Empire: Notes on the Russian Empire in Modernity Written from the Border. Moscow: Blok.

Tlostanova, M. V., Mignolo, W. (eds.) 2006. Double Critique: Knowledge and Scholars at Risk in Post-Soviet Societies. South Atlantic Quarterly 105(3).

Vaillant, J. 1969. Encountering the West. The Ideal Responses of Alexis S. Khomiakov and Leopold S. Senghor. Ph.D. Dissertation. Harvard.

Varisco, D. M. 2007. Reading Orientalism: Said and the Unsaid. Washington: University of Washington Press.

Wallerstein, E. 1995. Does India Exist? In Wallerstein, E., Unthinking Social Science. The Limits of Nineteenth-century Paradigmus. Cambridge: Cambridge University Press.