Взятие гуниба. Борьба за независимость чечни после пленения шамиля

В тот день, 6 сентября 1859 года, фактически закончилась Кавказская война, длившаяся, по оценкам современников, несколько десятилетий. Штурм горного аула Гуниб в Дагестане, где укрывался со своим отрядом Шамиль, стал последним крупным сражением той войны.

"Единственный доступ на вершину Гуниба составляла крутая тропа, над которой горцы устроили завалы и поставили пушку. С других сторон аул казался недоступным", - так описывали убежище Шамиля участники штурма. Тем не менее, солдаты под обстрелом и градом камней продвигались метр за метром вверх по тропе. Она настолько крута, что солдатам даже позволяют заменить форменные сапоги на лапти и обмотки, чтобы было сподручнее карабкаться.

Перелом в осаде наступает, когда добровольцы Алшеронского полка, по лестницам и веревкам подобрались к неприятельской заставе. Горцы их заметили и открыли огонь. Алшеронцы бросаются в штыковую.

На встречу с князем Барятинским из осажденного аула Гуниб имам Шамиль выехал на лошади. За сотню шагов до места, где от него ждали объявления о прекращении войны, лидеру горцев предложили спешиться, и остаток пути он проделал пешком. На месте, где стоит беседка, сидя на камне, его поджидал командующий царскими войсками.

Есть две версии, почему Барятинский сидел. Первая, у него была подагра, а ждать именитого пленника пришлось долго. Вторая, победитель принимал побежденного сидя, подчеркивая свое превосходство. По легенде, когда Шамиль шел к Барятинскому кто-то из горцев его окликнул, в расчете, что он повернется и его можно будет убить. Стрелять в спину считалось позором. Шамиль не обернулся. Это - легенда.

Достоверно известно другое. При появлении Шамиля солдаты закричали "ура". Еще до официального объявления, стало ясно, что это конец Кавказской кампании, которая началась еще в эпоху Николая I, а закончилась уже при Александре II.

Позже, в память о главном событии Кавказской войны здесь поставят беседку. Она простоит полтора века. В 1995 году, когда в Чечне начнется первая война, ее и памятный камень взорвут неизвестные.

Исрапил Абдулаев, краевед: "Он был больше размером, после взрыва часть разломилась. Но надпись сохранилась - "1859 год".

Исрапил восстановил беседку год назад, точную копию старой. Но и ее в покое не оставляют. Исрапил надписи исправно стирает, а новые также исправно появляются вновь.

В той Кавказской войне только по официальным данным армия потеряла около 25 тысяч убитыми и 65 тысяч ранеными. В донесении военному министру через день после пленения Шамиля князь Барятинский писал: "После 50 лет кровавой борьбы настал в этой стране день мира". В 1859 году командующему русскими войскам казалось, что теперь уж Кавказ усмирен навсегда.

В 1859 году перевернулась одна из кровавых страниц истории России и Кавказа. После многомесячной осады русские войска взяли аул Гуниб в Дагестане и захватили в плен знаменитого вождя горцев – имама Шамиля. Больше четверти века он был одним из самых упорных и неуловимых врагов Российской империи.

В начале 1830-х годов Шамиль создал многонациональное государство, в котором были объединены чеченцы, ингуши, аварцы (сам Шамиль был аварцем), лезгины и представители ряда малых дагестанских народностей. Шамиль сплотил их на основе мюридизма – воинствующего направления в исламе, главной идеей которого является священная война с «неверными» (газават) как долг каждого мусульманина. Шамиль стал самодержавным повелителем, сосредоточившим в своих руках духовную, светскую и военную власть, – имамом теократического государства.

Вначале Шамиль был одним из сподвижников первого имама – Кази-Муллы, поднявшего в 1829 году восстание против российского господства на Кавказе. Но во время взятия русскими войсками в 1832 году аула Гимры Кази-Мулла был убит. Его преемник Гамзат-бек тоже продержался недолго - пал жертвой межплеменных разборок. И тогда верховный авторитет среди мюридов (борцов за веру) перешёл к Шамилю. Он обосновался в ауле Ахульго и дал начало новому витку борьбы народов Кавказа за независимость.

Шамиль искусно пользовался дипломатическими методами. В первые годы правления ему удавалось путем переговоров удерживать российскую администрацию от военных действий. Когда же в 1837 году русские войска всё-таки взяли Ахульго, Шамиль согласился присягнуть на верность российскому императору. Однако полученную таким образом мирную передышку Шамиль использовал для укрепления своей власти и консолидации сил горцев с целью возобновления противостояния.

В 1839 году русские войска опять захватили Ахульго, но Шамиль сумел ускользнуть. Российские власти посчитали его дело проигранным и не стали его преследовать, и вновь просчитались. Обосновавшись на этот раз в чеченском селении Дарго, Шамиль в 1842 году отразил наступление русских. А в 1845 году, когда Дарго все-таки пало под натиском соединений императорской армии, наши войска при отходе попали в засаду и были уничтожены мюридами.

Последующие 12 лет были пиком политического могущества Шамиля. Власть имама простёрлась на весь Горный Дагестан, Ингушетию, Чечню и некоторые северо-западные районы нынешнего Азербайджана. В своём государстве Шамиль неуклонно устанавливал порядки в соответствии с шариатом. Он умно укреплял собственную власть. А чтобы предотвратить сепаратизм, разделил на местах военную и судебную власти.

Шамиль обладал широким политическим кругозором. Во время Восточной войны (1853-1856 гг.) он пытался найти союзников в лице Турции и Англии и просил у них помощи оружием и деньгами (но не получил её из-за трудностей сообщения). Завязал Шамиль отношения и с борцами за независимость на Западном Кавказе – черкесскими племенами.

Только после окончания Восточной войны Российская империя смогла вернуться к окончательному завоеванию Кавказа. К тому времени власть Шамиля переживала кризис. Многим горцам не нравились порядки, заводимые Шамилем, произвол его кади (судей) и наибов (военных губернаторов), вводимые имамом непривычные налоги «на борьбу с неверными». Некоторые племенные авторитеты испытывали всё больше желания замириться с российской администрацией на условиях сохранения своего традиционного положения. Шамилю становилось всё труднее контролировать своих соратников.

На время Шамилю ещё удалось сплотить горцев перед лицом возобновившегося наступления русской армии. Но, когда весной 1859 года императорские войска под командованием генерала от инфантерии А.А. Барятинского обложили Гуниб, Шамилю оставалось либо погибнуть, либо выговорить себе почётные условия сдачи. Однако Шамиль затягивал переговоры. Тогда Барятинский 25 августа 1859 года двинул свои подразделения на штурм Гуниба. И Шамиль был захвачен в плен.

Российская империя милостиво относилась к своим побеждённым врагам. Кроме того, пример уважительного обращения с Шамилем должен был побудить других вождей горского сопротивления прекратить борьбу. Шамилю были оставлены государственная казна (превращённая им в личную) и его гарем. Он также получил обещание, что в дальнейшем ему будет предоставлена возможность совершить паломничество в Мекку. Шамиля поселили в Калуге, где царское правительство взяло для него в аренду роскошный дом местного помещика Сухотина. Знатному пленнику была определена пенсия из российской казны в размере 15 тысяч тогдашних рублей в год. Его принял и беседовал с ним сам император Александр II.

Шамилю было позволено ездить по России. Он с интересом наблюдал за новшествами технического прогресса, входившими тогда в жизнь – железные дороги, пароходы, телеграф; восхищался огромными каменными зданиями и храмами и т.д. Говорят, что под конец жизни он выразил сожаление, что так долго боролся с «белым царём». В 1866 году, в годовщину своего пленения, он торжественно принёс присягу на верность российской короне.

В 1870 году Шамиль совершил паломничество в Мекку, где, как и предсказывал, скончался на следующий год. Его похоронили в Медине. Шамиль явно не прогадал ни когда воевал, ни когда сдавался в плен. Он получил от жизни всё – богатство, власть, почитание и священную о нём память народов, которыми правил, а под конец жизни, утратив только власть, получил уважение от победившего его противника.

Употребляя термин «Кавказская война», мы в известной степени отдаем дань сложившейся исторической традиции. Ибо боевые действия не носили привычного характера, когда армии двух стран встречаются в открытом бою. Не было и государства в полном смысле этого слова у горцев. Многие горские правители добровольно принимали Российское подданство, начиная с XVI века. Вследствие чего горцы участвовали в боевых действиях с обеих сторон. Основной проблемой в отношениях Петербурга с народами Северного Кавказа было существование их и России как бы в разных временных режимах. Единственным выходом здесь могла стать лишь система косвенного управления, с опорой на местные органы власти и допущение незначительного отхода от буквы российских законов.

Для воспитанного в английском духе и лишенного национальной косности и предрассудков командующего отдельным Кавказским корпусом (впоследствии армией) и наместника его императорского величества на Кавказе Александра Ивановича Барятинского это было очевидным. Такой подход оказался очень плодотворным. Для действий генерала Барятинского были характерны минимальные потери со стороны русских войск и относительно бережное отношение к противнику, которого по возможности пытались сделать союзником, а если не получалось, то угрожали массивным кнутом, не пуская его в действие без надобности.

Таким образом, горцам давалась возможность достойного выбора, по возможности щадилось их самолюбие и честь. Для рейдов Барятинского было характерно использование опыта старых кавказцев и тесная координация действий разных отрядов войск и милиции. К моменту назначения его командующим он как никто лучше знал слабые места и противоречия созданного Шамилем имамата. Барятинский предпринимает последовательные меры по ослаблению экономической базы имамата. С этой целью он от стратегии разрозненных экспедиций переходит к планомерной осаде горных районов Чечни и Дагестана. Реализуя этот план, генерал вытесняет Шамиля с равнинных территорий, продвигает Кавказскую линию ближе к горам, расчищает старые просеки, создает новые, интенсивно заселяет занятое пространство казаками. Хорошим отношением к местному населению и обустройством подвластных территории, щедрыми подарками горским предводителям, вступившим на русскую службу, он наглядно демонстрирует горцам преимущества российского правления. Противопоставляя насажденному Шамилем шариату обычное право горцев (адаты), Барятинский наносит серьезный удар по идеологической основе имамата.

Проводимая Барятинским политика очень быстро дала положительный результаты. В 1856 го. Ряд наибов сложили оружие, среди них – строитель всех Кавказских крепостей Хаджи Юсуф. Свою тонкую политическую деятельность он умело сочетает с интенсивными военными действиями, не оставляя Шамилю времени на передышку и восстановление своих сил. В 1858 году Барятинский предпринимает успешный поход в Аргунское ущелье. Вытесненный из малой Чечни, разбитый в Аргунском ущелье, Шамиль отступает в аул Ведено находящийся в чаще лесов Большой Чечни. Но и здесь его настигают русские войска. Следует сказать, что борьба за Аргунское ущелье, славящееся своей неприступностью, обошлась зимой 1858 года русским войскам меньше чем в 100 человек. Занятие Ведено, резиденции Шамиля, в ходе боевых действий с 1 января по 1 апреля 1859 года стоило потери 36 человек. С последними мюридами (400 человек) он бежит в Нагорный Дагестан.

Летом 1859 года Барятинский предпринимает поход в Дагестан, наносит ряд поражений Шамилю и запирает его в сильно укрепленном и труднодоступном ауле Гуниб. 25 августа 1859 г. В ауле Гуниб после 25 лет борьбы Шамиль вынужден был сдаться. 26 августа Барятинский издает приказ, в возможность которого еще несколько месяцев назад никто не мог поверит: «Шамиль взят: Поздравляю Кавказскую армию!». В воспоминаниях современников запечатлен парад в Тифлисе в честь победы над Шамилем. Парад открывал батальон Грузинского гренадерского полка. Все офицеры этого батальона имели ранения. Впереди маршировал полковник князь Орбелиани, Граф Н. И. Евдокимов был изранен как решето, Д. И. Святополк-Мирский был прошит пулями в грудь крест-накрест. Не отличался от подчиненных и главнокомандующий, ехавший на белой лошади с золотой цепью, — две тяжелые раны.

После победы над Шамилем Командующий Кавказской армией генерал Барятинский довел населению прокламацию: ИМПЕРАТОР ВСЕРОССИЙСКИЙ в бесконечной милости своей, великодушно даровал прощение чеченскому народу за все враждебные его действия против нас в продолжение более 20 лет, за пролитую кровь Русских, за вред и убытки, причиненные нам во время войны. Подтверждаю ныне письменно мои слова и объявляю снова, что все случившееся в продолжение этой бедственной для народа войны должно быть забыто навсегда. Отныне ЕГО ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО, распространяя на вас Свою благость и попечения, наравне с другими своими подданными, дарует вам следующие милости:

1. Каждый из вас может свободно отправлять свою веру, и никто не будет вам препятствовать исполнять обряды ее.
2. От вас никогда не будут требовать рекрут и никогда не обратят вас в казаков.
3. Все земли и леса на плоскости, где жил чеченский народ до возмущения 1839 года, будут отданы вам в вечное владение, исключая тех, которые заняты под укрепления с принадлежащими к ним покосными местами; эти земли навсегда остаются собственностью казны. Те же земли и леса в горной полосе, которыми народ до возмущения не пользовался и откуда вышел при нынешней покорности, останутся в запасе в распоряжении Правительства; но на них не предлагается поселять ни казачьих станиц, ни чеченских аулов.
   Вам отведутся земли на каждый аул соразмерно числу жителей и каждому аулу будет дан акт и план на вечное владение землей. Правители, поставленные над вами, будут управлять вами по адату и шариату, а суд и расправа будут отправляться в народных судах, составленных из лучших людей, которые будут избираемы вами и назначаемы в должности с согласия ваших начальников.
4. Снисходя к бедному положению народа, потерпевшего от разорения войной, Правительство освобождает вас от взноса податей на пять лет, с тем, чтобы вы в течение этого времени устроили свое хозяйство, отдохнули и вообще поправились в домашнем быту. По истечении же льготного срока (т. е. пять лет) вы обязываетесь уплачивать подать с каждого дыма по рублю.
   На первое же время вам предстоит только назначать содержание вашим аульным старшинам и другим должностным лицам в аулах в таком размере, какой вы сами признаете справедливым по вашему общему совещанию, в вознаграждение за службу их вашему обществу.
5. Точно так же в течение пяти лет мы освобождаем вас от обязанности выставлять милицию, вы будете только назначать людей для рассылки бумаг и приказаний и для караула при арестантах в аулах и в дороге. Когда же пройдут льготные лета, то вместо назначения людей, каждый раз по особому требованию, вы обязываетесь выставлять в постоянное распоряжение ваших начальников не более как по одному конновооруженному человеку с каждых 100 сажен, на полном содержании обществ, наймом или по очереди, как вы сами найдете для себя, по общему совещанию, лучшим. Эти люди будут постоянно находиться при ваших начальниках для рассылок, для караулов при арестантах и для поддержания порядка и спокойствия в крае.

Объявляя вам эти милости, я желаю, чтобы вы воспользовались спокойною жизнью, отныне все силы наши, которые столько лет тратили на разоряющую вас войну, обратите к мирным занятиям, как-то: к разработке полей, к ремеслам и торговле. Каждому из вас, кто пожелает, можно будет заниматься ремеслами и торговлей на общих основаниях, предоставленных для всех подданных Русского Императора.
Император Александр II принял Шамиля неожиданно дружелюбно, он поселил своего недавнего врага в Калуге, в месте с ним проживали две его жены, деты, зятья, внуки, всего с прислугой 22 человека. На содержания дома выделялось ежегодно по 20 тысяч рублей. Имаму, кроме того, выплачивалась ежегодная пенсия в размере 10 тысяч рублей. В 1866 г. На свадьбе царевича Александра Александровича в Петербурге бывший имам произнес речь, оканчивавшуюся словами: «Да будет известно всем и каждому, что старый Шамиль на склоне лет своих жалеет о том, что он не может родиться еще раз, дабы посвятить свою жизнь на служение белому царю, благодеяниями которого он теперь пользуется». Шамиль с семьей прожил в Калуге до 1869 г., затем ему по климатическим условиям разрешено было переехать в Киев. В марте 1870 г. Русский император отпустил его в Мекку. Чтобы добиться этого, Шамиль написал клятвенное письмо, что не причинит никакого вреда России. В Мекке он был встречен с большим почетом. Умер он в Медине в 1871 г. В возрасте 72 лет.

Литература:

1. Романовский Д. И. князь А. И. Барятинский и Кавказская война. Русская старина, 1881.
2. Зиссерман А. Л. Генерал-фельдмаршал кн. Барятинский. Т. 1.

3. Романовский Д. И. Кавказ и кавказские войны. СПб.1860.

4. Русская старина. 1881.

5. РГАДА. Ф. 1255. Оп. 1. Д. 131.
6. Русская старина. 1881. Т. 31.

Габриэль Цобехия

Публикуем главы из воспоминаний видного деятеля Великих реформ Александра II, военного министра, генерал-фельдмаршала Дмитрия Алексеевича Милютина (1816-1912). В 1856≈1860 годах он был начальником Главного штаба Кавказских войск и ближайшим соратником наследника и командующего Кавказской армией князя А. И. Барятинского. Милютин был не только свидетелем описываемых событий, но и одним из главных участников решающего этапа Кавказской войны ≈ заключительного периода сопротивления Шамиля и его пленения. И потому ⌠достопамятное историческое событие передано им достоверно, живо, колоритно. Здесь все интересно: и значительные события ≈ занятие Гуниба, почти неприступного, ⌠защищенного природой убежища, русскими войсками, и мелкие детали и факты (например: пленение Шамиля произошло накануне дня коронации Александра II (26 августа). Интересно, что вооруженная борьба не заслоняла для Барятинского задачи немедленного обустройства покоренной восточной территории Кавказа, создания ⌠сообразной с духом народа администрации для приобретения такого положения, которое избавило бы нас в будущем от всяких случайностей и вторичной кровавой бойни. В эйфории победы он говорил шутя Милютину, что со временем, лет через 50 или 100, эти события станут сюжетом для романа, драмы, даже оперы, и всех участников вы ведут на сцену в блестящих костюмах. Эта шутка сняла напряжение пережитого дня. Реальная историческая перспектива оказалась суровой.

Текст публикации приводится по списку с автографа, подготовленному самим Д. А. Милютиным, который хранится в его фонде: ОРРГБ. Ф. 169. Карт. 13. Ед. хр. 3. Л. 91 об -106 об Текст главы приводится полностью, сохранена стилистическая и языковая особенность написания некоторых слов, авторская транскрипция имен собственных и географических названий.

Август 1859 года.

Гора Гуниб, ≈ как я уже сказал, ≈ выделяется, наподобие приподнятого острова, из окружающей его гористой местности. В верхней части горы края ее со всех сторон совсем обрывисты и кажутся издали недоступными; ниже скаты становятся постепенно отложе, так что подошвы горы расстилаются верст на 50 в окружности. Вершина, вытянутая от запада к востоку верст на 8, значительно суживается и понижается к востоку, т. е. к течению Койсу. Западная же, более возвышенная и широкая сторона, имеет до 5 верст протяжения и возвышается до 7700 футов над уровнем моря. Вершина горы образует продольную ложбину, по которой протекает речка. Прорвавшись сквозь скалы, замыкающая горную котловину, эта речка низвергается несколькими водопадами в Койсу. В долине зеленеют рощи (в том числе редкостная на Кавказе ≈ березовая роща); есть луга, небольшие пашни, и на дне, почти в центральном положении, маленькое селение, где и поселился Шамиль со своею семьей и небольшим числом преданных мюридов. В числе защитников Гуниба были и отчаянные абреки (качаги), и русские беглые солдаты, всего же набралось до 400 вооруженных, при 4 орудиях: сила не большая, но достаточная для обороны такого сильно защищенного природой убежища. Единственный доступ на вершину Гуниба составляла крутая тропа, взвивавшаяся от берега Койсу на восточную оконечность горы, вдоль русла низвергающейся с нее речки. К преграждению этого доступа, конечно, были приняты Шамилем все меры: устроены завалы и башня, подкопаны и обрыты все места, сколько-нибудь доступные ноге человеческой, а при самом выходе тропинки на верхнюю площадку поставлена пушка. Со всех прочих сторон Гуниб признавался недоступным. В тех немногих точках окраины верхней площадки, где замечалась малейшая впадина или трещина, выставлены были караулы.

Обложение Гуниба началось уже с 9-го августа. По распоряжению барона Врангеля, войска, по мере прибытия, занимали позиции у подошвы горы и постепенно смыкалось кольцо блокады. Выстрелы неприятельских орудий с Гуниба, по дальности, не достигали до расположения войск. К 18-му числу, по присоединении к блокирующим войскам некоторых частей, прикрывавших следование нашего обоза, сосредоточилось под Гунибом всего до 16 1/4 батальонов, полк драгун (Северский), 13 сотен казаков и милиции, при 18 орудиях. Главные силы или резерв (6 батальонов, в том числе 2 батальона лейб-гренадерского Эриванского полка и 4 батальона Ширванского, рота сапер и драгунский полк) расположились на Кёгерских высотах, т. е. с восточной стороны; 1 батальон (Самурского полка) и 5 сотен Дагестанского конно-иррегулярного полка, под начальством полковника Кононовича, спущены в самое ущелье Койсу, чтобы стеречь единственный выход с Гуниба; справа от него, на северо-восточном и северном фронте, у подошвы горы, расположены, под начальством генерал-майора князя Тархан-Моуравова, 2 батальона (Грузинского гренадерского и Самурского полков); слева, с южной стороны горы ≈ 4 батальона (2 апшеронских, 1 самурский и 1 стрелковый 21 -и), под начальством полковника Тергукасова; наконец с западной стороны 3 батальона (2 Дагестанского полка и 18-й стрелковый), под начальством полковника Радецкого.

Еще до прибытия главнокомандующего барон Врангель пробовал склонить Шамиля к сдаче. Первые сношения начались 15-го августа чрез полковника милиции Али-хана. 16-го числа Шамиль дал знать, что согласен вести переговоры при посредничестве Даниель-бека. К удовлетворению этой странной прихоти имама не встретилось препятствий, так как Даниель-бек прибыл 18-го числа в свите главнокомандующего. Сам князь Барятинский находил желательным покончить с Шамилем мирным соглашением, хотя бы на самых льготных для него условиях. Добровольная сдача Гуниба была бы счастливым завершением всей экспедиции; сбылись бы вполне расчеты князя; предполагавшийся торжественный въезд в Тифлис совершился бы как раз 30 августа, и какой ⌠эффект■ произвело бы в Петербурге, если бы к этому торжественному дню2 пришло туда донесение о сдаче Шамиля и окончательном умиротворении всей восточной половины Кавказа!

О переговорах с Шамилем опять поднят был вопрос и в Петербурге, но совершенно невпопад. Еще 23-го июля посол наш в Константинополе князь Лобанов-Ростовский3 телеграфировал князю Горчакову, что какой-то поверенный Шамиля, присланный просить помощи у султана, обратился к послу с вопросом: не будет ли согласно наше правительство на примирение с имамом и на каких условиях? ≈ что означенный горец желает получить пропускной вид чрез Тифлис, для доставления Шамилю ответа. На эту телеграмму из Петербурга дан ответ князю Лобанову, по высочайшему повелению, что он может выдать Шамилеву агенту пропуск в Тифлис и что наместник Кавказский облечен достаточными полномочиями, чтобы прямо вступить в переговоры с Шамилем. Обо всем этом сообщено наместнику не только князем Горчаковым4 и Сухозанетом5 (от 26 и 29 июля), но и в собственноручном письме самого государя (от 28 числа), причем высказывалось, что ⌠примирение с Шамилем было бы самым блестящим завершением оказанных уже князем Барятинским великих заслуг■. В письме канцлера указывалось и на тогдашние политические обстоятельства: по выражению князя Горчакова, восстановление мира на Кавказе, без пролития крови и без траты денег, удесятерило бы вес России в европейской политике. Письма эти очень озадачили князя Барятинского, хотя не в первый раз приходилось ему убеждаться в том, как мало понимали в Петербурге дела кавказские. Что посол в Константинополе принял серьезно нахальное заявление Шамилева посланца ≈ это еще извинительно; но непонятно, как министры и сам государь могли придать значение примирению с имамом в то время, когда он, покинутый почти всеми своими приверженцами, укрылся в последнем своем притоне и когда вся страна, прежде подвластная ему, встречала главнокомандующего с радостными приветствиями, как избавителя. Роль имама была уже сыграна; оставалось ему одно из двух: или положить оружие добровольно, или предоставить решение своей участи последнему, кровавому бою. Единственным предметом переговоров могли быть теперь условия сдачи Гуниба. В таком смысле и ответил князь Барятинский государю и канцлеру. В письме князю Горчакову (от 24 августа) он благодарил его, с оттенком иронии, за извещение о предложениях Шамилева агента, но прибавил, что если даже ему удастся добраться до Кавказа, то это будет уже поздно.

По приказанию главнокомандующего, на другой же день по приезде его на Кёгерские высоты, Даниель-бек отправился вместе с полковником Лазаревым на передовой наш пост, на берегу Койсу, близ разоренного аула Ку-дали, и послал в Гуниб записку. В которой предлагалось

Шамилю выслать его сына Казы-Магомадля ведения переговоров. После обмена несколькими записками, съехались в условленном месте Даниель-бек и Лазарев с Казы-Магома. В первых объяснениях уполномоченный имама выказывал сговорчивость; шла речь только о безопасном выпуске из Гуниба всех засевших в этом притоне; но Шамиль не торопился давать ответы. 20-го числа, утром, послано ему решительное объявление от имени самого главнокомандующего. Этот ультиматум начинался такими строками: ⌠Вся Чечня и Дагестан ныне покорились Державе Российского Императора, и только один Шамиль лично упорствует в сопротивлении великому Государю. Чтобы избежать нового пролития крови, для окончательного водворения в целом крае спокойствия и благоденствия, я требую, чтобы Шамиль неотлагательно положил оружие■… Далее обещалось, именем государя, полное прощение всем находившимся в Гунибе, дозволение самому Шамилю с его семьей ехать в Мекку, обеспечение ему средств, как на путешествие, так и на содержание. Срок для решительного ответа назначен до вечера того же дня; если ж Шамиль до того времени ⌠не воспользуется великодушным решением Императора Всероссийского, то все бедственные последствия его личного упорства падут на его голову и лишат его навсегда объявленных ему милостей■.

Даниель-бек отправил этот ультиматум при своем письме, в котором убеждал Шамиля неотлагательно принять объявленные ему великодушные условия с полным доверием к слову наместника. Но великодушие к врагу не укладывается в понятиях азиатца. Шамиль, в ответ главнокомандующему, счел нужным просить разрешения на присылку доверенных лиц для дополнительных переговоров относительно обеспечения обещанного пропуска в Мекку. И на это князь Барятинский изъявил согласие. 21-го числа явился в наш лагерь один из самых близких к имаму мюридов, вполне ему преданный ≈ Юнус, худощавый старичок, с резкими чертами лица, живыми бегающими глазами, вообще весьма типичный. Сопровождало его несколько других доверенных мюридов в виде ассистентов. Князь Барятинский, лично приняв этих горских дипломатов, подтвердил им прежнее свое обещание. Они возвратились в Гуниб; но затем прошел весь день без всякого ответа от Шамиля. По-видимому, он колебался в своем решении; привычное недоверие взяло верх, вероятно, под влиянием окружающих его фанатиков и наиболее ожесточенных злодеев, не смевших верить обещанному прощению. 22-го числа, утром, по приказанию главнокомандующего, отправлено с полковником Али-ханом письмо от меня, на арабском языке: в нем категорически подтверждалось требование ⌠сардаря■, чтобы дан был без промедления решительный ответ и назначен крайний срок.

Сверх всякого ожидания, ответ получен чрезвычайно дерзкий, в таком смысле: ⌠Мы не просим у вас мира и никогда с вами не помиримся; мы просили только свободного пропуска на заявленных нами условиях; если последует на это согласие, то хорошо; если ж нет, то возлагаем надежды на всемогущего Бога. Меч отточен и рука готова!■

Таким образом, переговоры оказались бесплодными; надежды наши на мирную развязку исчезли; расчеты князя Барятинского на скорое возвращение в Тифлис не сбылись. Приходилось прибегнуть к осаде. Несмотря на малочисленность обороняющихся, открытый штурм мог бы стоить дорого. Немедленно же начались приготовления к осаде: заготовлялись туры, фашины, лестницы; вытребованы мортиры; послано в Дербент за некоторыми другими принадлежностями. Ведение осады поручено генерал-майору Кеслеру, который в тот же день приступил к подробному осмотру местности, указал места для батарей (против восточной стороны Гуниба), дал лично наставления начальствующим отделами блокадной линии. Им приказано стеснять сколько возможно кольцо обложения, постепенно подаваясь вперед к подошве верхнего, обрывистого пояса горы; высматривать внимательно места, где окажется какая-либо возможность взбираться на крутизны, прикрываясь скалами, камнями и складками местности. С этого времени начали раздаваться с обеих сторон ружейные и артиллерийские выстрелы.

Пока еще велись переговоры с Шамилем, прибыл в Кёгерский наш лагерь курьер из Петербурга с рескриптом государя от 10-го августа и с приятными известиями о новых царских милостях. Это был ответ на донесение главнокомандующего от 27 июля, отправленное с адъютантом князя Барятинского Шереметевым, который застал государя на маневрах, в Ропше, 6-го августа. Известие о переправе Дагестанского отряда чрез Койсу, о занятии Аварии, об изъявлении покорности большею частью Дагестана, доставило государю большое удовольствие, и в тот же день пожалованы награды: самому князю Барятинскому ≈ орден святого Георгия 2-й степени; барону Врангелю ≈ тот же орден 3-й степени; графу Евдокимову и мне ≈ звание генерал-адъютанта. Награждены и другие лица, имена которых упомянуты были в донесении главнокомандующего. Присланный с означенным донесением адъютант Шереметев назначен флигель-адъютантом, так же как и штаб-ротмистр Собственного Его Величества конвоя князь Челокаев. Куринскому и Кабардинскому полкам пожалованы знамена Георгиевские с новыми надписями. В собственноручном письме государь писал: ⌠Скажи вновь от меня Кавказским молодцам искреннее спасибо и что они мне опять доказали, что для них невозможного нет■.

Царские эти выражения были объявлены Кавказской армии в приказе от 22-го августа. Того же числа отдан главнокомандующим следующий приказ: ⌠Воины Кавказа! В день моего приезда в край, я призвал вас к стяжанию великой славы Государю нашему, и вы исполнили надежду мою. В три года вы покорили Кавказ от моря Каспийского до Военно-Грузинской дороги. Да раздастся и пройдет громкое мое спасибо по побежденным горам Кавказа и да проникнет оно со всею силою душевного моего выражения до сердец ваших■.

Нужно ли прибавлять, что редакция этого приказа, так же как и других подобных, принадлежит перу самого князя Барятинского.

Из всех пожалованных наград наиболее удовольствия доставило самому главнокомандующему назначение графа Евдокимова генерал-адъютантом. Такая награда казалась почти несбыточной после тех обидных нареканий, которые еще так недавно взводились на достойного начальника левого крыла. Эксельбант на плече Евдокимова имел особенное значение. Это было окончательное очищение его запятнанной репутации.

Также приятно было князю Барятинскому и мое генерал-адъютантство. Первым движением его было ≈ своеручно прицепить мне свой собственный эксельбант. Первое, искренно-сочувственное поздравление с этой наградой получил я от А. П. Карцева, который в письме своем, упомянув о приезде Шереметева 6 августа в Ропшу, писал мне: ⌠В тот же день мы все узнали о назначении вашем генерал-адъютантом, и скажу вам, что начиная от стариков генерал-адъютантов до самых молодых офицеров, бывших в Ропше и знавших вас только по имени, все этому обрадовались, обрадовались непритворно и передавали эту весть друг другу с таким же удовольствием, как и известие об одержанном успехе■.

Князь Барятинский крайне досадовал на то, что из-за безрассудного упрямства Шамиля приходилось отказаться от заветной мечты ≈ поднести государю к торжественному дню 30-го августа радостную весть об окончательной развязке войны в восточной половине Кавказа. День этот уже близок, ≈ а предстоящая осада Гуниба может затянуться надолго. Поэтому князь Барятинский решился 22-го августа отправить с поручиком князем Витгенштейном (Фердинандом) на Симферопольскую телеграфную станцию поздравительную телеграмму государю такого содержания» ⌠Имею счастье поздравить Ваше Императорское Величество с августейшим тезоименитством, От моря Каспийского до Военно-Грузинской дороги Кавказ покорен державе Вашей. Сорок восемь пушек, все крепости и укрепления неприятельские в руках наших. Я лично был в Карате, Тлохке, Игали, Ахульго, Гимрах, Унцукуле, Цатаныхе, Хунзахе, Тилитли, Ругдже и Чохе. Теперь осаждаю Гуниб, где заперся Шамиль с 400 мюридами■.

От того же числа, в отзыве к военному министру, князь Барятинский писал: ⌠Итак, полувековая кровавая борьба в этой половине Кавказа кончилась; неприступные теснины, укрепленные природой и искусством аулы, крепости замечательной постройки, взятие которых потребовало бы огромных пожертвований, 48 орудий, огромное число снарядов, значков и разного оружия ≈ сданы нам в течение нескольких дней, без выстрела, силою нравственного поражения. Все это последствие действий предыдущих лет и предпринятого теперь наступательного движения с трех сторон■.

Очертив далее всю свою торжественную поездку, от укрепления Преображенского до высот Кёгерских, князь Барятинский прибавил: ⌠Теперь, когда все эти горы, ущелья и долины, огражденные природой и искусством, ≈ в наших руках; когда воинственное, фанатическое население их, так долго не выпускавшее из рук оружия, вдруг нам покорилось ≈ теперь настала пора бесчисленных забот и усиленной деятельности для проложения путей сообщения, для учреждения правильной, сообразной с духом народа администрации, для избрания и занятия стратегических пунктов ≈ одним словом, для приобретения такого положения, которое избавило бы нас в будущем от всяких случайностей и вторичной кровавой борьбы. С помощью Бога, с содействием моих отличных помощников, с теми несравненными войсками и средствами, которые Государь Император предоставил в мое распоряжение до исхода 1861 года, я могу надеяться достигнуть и этой цели, для славы возлюбленного Монарха■.

Счастливый переворот, совершившийся так быстро, почти внезапно, во всей восточной половине Кавказа, превзошел все наши ожидания; но вместе с тем на местную администрацию выпадали отныне новые, серьезные заботы о будущем устройстве новопокоренного края, об упрочении в нем нашей власти так, чтобы сделать невозможными какие-либо попытки нарушения только что установившегося мирного положения. Князь Барятинский счел нужным, не теряя времени, обменяться мыслями по этому предмету с тремя главными начальниками сопредельных отделов края; необходимо было обсудить по крайней мере некоторые главные вопросы, требовавшие соглашения на первых же порах. Граф Евдокимов и барон Врангель были налицо; оставалось вызвать третьего ≈ князя Меликова, который в то время находился не в дальнем расстоянии от Гуниба.

Князь Меликов, ≈ как было прежде сказано, ≈ еще 8-го августа, распростившись с главнокомандующим в лагере при Конхидатле, в тот же день уехал с прежним конным конвоем, обратно в Тиндо, где ожидал его отряд генерал-майора Корганова. Следуя далее с этим отрядом в Кварши и установив управление в новопокорившихся обществах Ункратля, князь Меликов возвратился прежним трудным путем в лагерь, оставленный им на горе Бешо, а 10-го числа весь Лезгинский отряд стянулся на горе Мичитль. Между тем подполковник Генерального штаба Комаров и майор князь Ратиев произвели подробную рекогносцировку совершенно неизвестных дотоле путей по долине Андийского Койсу до дидойского селения Шаури и к селению Хушети, пограничному с Тушетией. Получив благоприятные известия от князя Шаликова о положении дел в Анкратле, князь Меликов не счел нужным держать долее все свои силы в горах: часть войск и тяжести спустил он на равнину, а с остальным отрядом (6 батальонов, 3 роты стрелков, 1 сотня казаков, 4 сотни милиции при 4 горных орудиях) двинулся 13-го августа в верховья Аварского Койсу, к Черельскому мосту (у селения Тларата). Здесь, в лагере князя Шаликова, назначено было сборное место наибов, старшин и почетных представителей новопокорившихся обществ верхних долин Аварского Койсу и его притоков. Во всех этих обществах установлено новое управление, назначены наибы; всем ранее выселившимся на равнину горцам разрешено возвратиться в прежние аулы. Затем князь Медиков, с 3 батальонами, сотней казаков и 2 горными орудиями, двинулся в верхнюю долину Кара-Койсу, в общество Кейсерух (или Тлесерух) и прибыл 19-го августа в Ириб.

Получив здесь от главнокомандующего приглашение прибыть в лагерь на Кегерские высоты, князь Меликов отправился туда 21 -го числа, с конвоем из 2 сотен конной милиции. Остановленные в Ирибе войска, под начальством генерал-майора Корганова, приступили к разрушению нагроможденных в Ирибе Даниель-беком укреплений, к вывозу находившихся там орудий и военных запасов. Князь Меликов, после совещаний у главнокомандующего, возвратился 24-го числа в Ириб.

Начатые с 23-го августа осадные работы против Гуниба велись генералом Кеслером энергично: устраивались батареи, ложементы для пехоты, подступы (где было возможно). В распределении блокирующих войск сделаны некоторые изменения. Из расположенного на Кегерских высотах резерва, выдвинуты вперед все четыре батальона Ширванского полка; два из них заняли позицию против восточной оконечности Гуниба, в самой долине Койсу, под начальством командира этого полка, полковника Коно-новича; другие два, а также бывший прежде у Кононовича Самурский батальон и 5 сотен Дагестанского конно-иррегулярного полка поступили на северный фронт блокады, под начальство генерал-майора князя Тархан-Моуравова. По указанию генерала Кеслера, в ночь с 22 на 23 число, полковник Кононович выдвинул передовые свои части на самый скат восточной оконечности Гуниба, по которому вела единственная тропа на верхнюю площадку горы. Траншейные работы велись здесь непосредственно инженер-капитаном Фалькенгагеном. Передовые посты, прикрываясь камнями и скалами, отстреливались против живого огня с неприятельских завалов. По временам раздавался выстрел с неприятельского орудия, поставленного на скале, над тропинкой. Поблизости этой неприятельской батареи виднелась палатка: как потом оказалось, это был наблюдательный пункт самого Шамиля. По всему было заметно, что с этой именно стороны неприятель ожидал нападения; сюда обращено было все внимание и силы обороняющегося.

Со всех остальных сторон Гуниб казался совсем недоступным. При расположении наших войск кругом горы, первоначально имелось в виду только стеречь Шамиля, чтобы не дать ему уйти и в этот раз подобно тому, как удалось ему вышмыгнуть из Ахульго; однако ж блокирующие войска, как уже сказано, ≈ получили приказание высматривать местность и по возможности выдвигаться вперед, все ближе к отрывистой крутизне горы. На всякий случай припасены были лестницы, веревки с крючьями. Солдаты, вместо сапог, обуты были в поршни или посталы, чтобы вернее карабкаться по скалам и каменьям. Команды ⌠охотников■ мало-помалу взбирались все выше и выше, и залегали между камнями на едва заметных издали уступах крутизны.

Так прошло два дня, 23-е и 24-е августа. В лагере нашем начинали свыкаться с мыслью о продолжительной стоянке. Главнокомандующий был в озабоченном расположении духа. По временам подходил он к поставленному пред его ставкой телескопу, на пригорке, с которого открывался вид на верхнюю поверхность Гуниба. Перестрелка не прекращалась и ночью. Каждый раз, когда неприятельские караулы замечали движение наших передовых частей или когда чья-либо голова высовывалась из-за камней, возобновлялась трескотня.

На рассвете 25-го августа послышалась более обыкновенного усиленная стрельба. Часов в 6 утра состоявший неотлучно при главнокомандующем урядник из туземцев Казбей (обыкновенно ездивший за князем Барятинским с его значком) случайно подошел к зрительной трубе и к удивлению своему увидел на вершине Гуниба в нескольких местах белые шапки наших солдат. Казбей бросился к палатке главнокомандующего, чтобы возвестить ему свое изумительное открытие, и мгновенно весь лагерь всполошился. Кучки любопытных высыпали на переднюю площадку, откуда виден Гуниб; не менее других был изумлен и сам главнокомандующий. Какая радостная для него неожиданность! С нетерпением ожидали мы известий от генерала Кеслера. Недоумение наше длилось довольно долго, по трудности сообщения между нашим лагерем и передовыми войсками, раскинутыми кругом Гуниба. Наконец появился желанный вестник: мы узнали, что действительно удалось нашим передовым войскам взобраться на вершины горы, как с южной стороны, так и с северной; что полковник Кононович с ширванцами двимул-ся также на приступ с восточной стороны; что вслед за ними и генерал Кеслер поехал на Гуниб. Немедленно же решился отправиться туда и сам князь Барятинский.

Подробности дела выяснились только позже. Оказалось, что еще с вечера 24-го числа, по распоряжению генерала Кеслера, была произведена фальшивая тревога: передовые наши войска со всех сторон открыли сильный ружейный огонь, забили барабаны, раздались крики ⌠ура■; потом все утихло и защитники Гуниба успокоились; но передовые наши посты воспользовались произведенной суматохой, чтобы взобраться сколь возможно ближе к вершине горы. А пред самым рассветом, охотники расположенного с южной стороны Гуниба Апшеронского полка, в числе 130 человек, с двумя храбрыми офицерами (капитаном Скворцовым и прапорщиком Кушнеревым) умудрились, подсаживая друг друга, с помощью лестниц, веревок, пользуясь всякими уступами и трещинами в скалах, взобраться под самый верхний обрыв горы. По следам их ползли и роты одна за другой, а правее также охотники и роты 21-го стрелкового батальона. Стоявший на вершине неприятельский караул заметил угрожавшую опасность и открыл огонь по нашим смельчакам тогда только, когда им оставалось взобраться на последний уступ скал. Не обращая внимания на выстрелы, апшеронские охотники быстро очутились на верхней площадке горы, так что неприятельский пост был схвачен в завалах: 7 человек легли на месте (в том числе оказались три вооруженные женщины), а 10 взяты в плен. Произошло это около 6 часов утра, а немного спустя, когда на верхней площадке подтянулось несколько рот, а сам полковник Тергукасов повел их вперед к селению Гунибскому. Остальные роты Апшеронского полка и 21 -и стрелковый батальон двинулись в том же направлении.

В это время и с северной стороны также полезли на крутизны Гуниба охотники Грузинского гренадерского и Дагестанского конно-иррегулярного полков. Взобравшись на вершину, они овладели неприятельским завалом;мюриды бежали. Князь Тархан-Моуравов, дав подтянуться стрелковой роте Грузинского гренадерского полка и сотне конно-иррегулярного, двинул их в тыл другим завалам, защищавшим Гуниб с северовосточной стороны. Все это совершилось так быстро и неожиданно, что Шамиль и ближайшие его наперстники совсем потеряли голову и, боясь быть отрезанными от селения, поспешно бежали туда. Около сотни мюридов, абреков и беглых солдат засели за камни и завалы, защищавшие Гуниб с восточной стороны. В то время двинулись уже на приступ и ширванские батальоны полковника Кононовича. Они были встречены сильным огнем, который однако ж не остановил их. Им удалось даже втащить на один из уступов горы 4 горных орудия. Мюриды, окруженные со всех сторон, бились отчаянно; расстреляв все заряды, бросились в шашки и кинжалы, и почти все легли на месте. Однако ж эта встреча и нам не обошлась без потерь (Вся потеря наша при взятии Гуниба, по официальным сведениям, была следующая убитых ≈ 19 нижних чинов и 2 милиционера, раненых ≈ 7 офицеров, 114 нижних чинов и 7 милиционеров, контуженых ≈ 2 офицера и 19 нижних чинов [Примеч Д А Милютина])

Последними взобрались на Гуниб с западной стороны, батальоны Дагестанского полка полковника Радецко-го, когда на поле битвы прибыл уже и генерал Кеслер, а вскоре потом и барон Врангель. Со всех сторон войска стремились к селению; рвались вперед, чтобы разгромить последний притон Шамиля. Но барон Врангель, имея в виду желание главнокомандующего взять Шамиля живым, остановил наступление и послал к имаму парламентера с предложением сдаться, дабы избегнуть напрасного кровопролития и не подвергать неминуемой гибели себя, свою семью, женщин и детей.

Между тем главнокомандующий со штабом и свитою, в сопровождении графа Евдокимова, уже поднимался на Гуниб. Мы ехали по следам Ширванских батальонов, по сторонам крутой тропы валялись обезображенные трупы мюридов; на камнях, по берегам речки ≈ лужи крови. Попадались нам навстречу раненые солдаты; некоторым из них князь Барятинский навешивал Георгиевские кресты. Не доезжая с версту до селения Гунибского, главнокомандующий остановился на опушке прелестной березовой рощи, сошел с коня и сел на лежавший близ дороги камень.

Было около 5 часов пополудни. Подъехавшие к князю Барятинскому барон Врангель и генерал Кеслер доложили о положении дела: бой приостановлен; все тихо;14 батальонов грозно стоят вокруг аула, ружья у ноги; ждут ответа Шамиля. Но имам медлит, колеблется. Отправляется новый парламентер от имени самого наместника царского, с требованием, чтобы Шамиль сдался немедленно и с угрозою, в противном случае, разгромить аул. Барон Врангель с князем Мирским, полковником Лазаревым, Даниель-беком и несколькими другими лицами выезжают вперед к самому входу в аул. Шамиль высылает знакомого уже нам Юнуса для переговоров об условиях. Ему объявляют, что ни о каких условиях теперь не может быть и речи, что Шамиль должен немедленно выйти к главнокомандующему, предоставив его великодушию участь свою и семьи. Несколько спустя опятъ является Юнус, с просьбою о дозволении ему предварительно представиться сардарю. Просьба эта удовлетворена. Его ведут к князю Барятинскому, который подтверждает настойчиво требование, с обещанием полной безопасности Шамилю и его семье Но и после того, Шамиль, под гнетом страха, сомнения, недоверия продолжает колебаться; еще несколько раз появляется Юнус, с разными новыми заявлениями: то прелагает Шамиль вместо себя, выдать младшего сына; то просит отвести несколько подальше войска, когда Шамиль будет выходить. Неуместные эти требования отвергнуты наотрез; имаму отвечают угрозою неотлагательного штурма. Так проходит более двух часов; князь Барятинский начинает терять терпение; притом день уже на склоне. По желанию главнокомандующего, отправляюсь и я ко входу в аул, чтобы положить конец крайне невыгодной для нас проволочке переговоров. Необходимо было так или иначе порешить дело до заката солнца.

Когда подъехал я к площадке пред селением, где находился барон Врангель с окружавшими его лицами, в ауле была замечена большая суета. Еще раз появился Юнус с последнею убедительною просьбой ≈ отдалить назад по крайней мере милиции, дабы мусульмане не были свидетелями унижения имама… Просьбу эту мы признали возможным уважить; всем милиционерам приказано отойти за линию пехоты, и вслед за тем увидели мы выдвигавшуюся из аула толпу чалмоносцев. Между ними выдавался сам Шамиль на коне. Появление его из-за крайних саклей аула вызвало невольный возглас ⌠ура■ по всему фронту стоявших поблизости войск. Восторженный этот взрыв испугал, было, Шамиля и окружавшую его толпу; на мгновение движение приостановилось. Между тем я возвратился к главнокомандующему, чтобы предварить его о желанной развязке. По приказанию его, следовавшая за Шамилем кучка вооруженных мюридов (числом от 40 до 50 человек) была остановлена в некотором расстоянии оттого места, где находился главнокомандующий; при Шамиле остались только трое из самых преданных ему клевретов, и в числе их Юнус. Оружие было оставлено лишь одному Шамилю. Князь Барятинский принял пленного имама, сидя на камне, окруженный всеми нашими генералами, многочисленною свитой, ординарцами, конвойными казаками и даже милиционерами. Всякому хотелось быть свидетелем достопамятного исторического события. Шамиль, сойдя с коня, подошел к наместнику почтительно, но с достоинством. На бледном его лице выражались и крайнее смущение, и страх, и горе. Стоявшие позади его мюриды были совсем растеряны, удручены, а более всех Юнус, который был в таком волнении, что не мог даже сохранить приличную позу: во все время нервно засучивал он рукава своей чухи, как будто готовясь к кулачному бою. Князь Барятинский, приняв строгий вид, обратился к пленнику с укором в том, что он упорствовал в отказе на благосклонных условиях, которые прежде предлагали ему, и предпочел подвергнуть судьбу свою и семьи решению оружия — теперь ни о каких подобных условиях и речи быть не может, решение его участи будет вполне зависеть от милосердия царя; одно только оставляется в силе ≈ обещание безопасности для жизни его и семьи… Шамиль произнес несколько нескладных фраз в оправдание своего недоверия к прежнем русским предложениям, о своем пресыщении многолетней борьбой и желании закончить жизнь в мире и молитве. Все высказанное им было как-то бессвязно и некстати — так по крайней мере выходило в передаче слов Шамиля нашим официальным переводчиком. Объяснение было очень непродолжительно: минуты две, много три. Начальник объявил Шамилю, что он должен ехать в Петербург и там ожидать Высочайшего решения. С этими словами князь Барятинский встал; обратившись к графу Евдокимову, поручил ему принять на себя все распоряжения относительно препровождения Шамиля в лагерь на Кегерские высоты, а барону Врангелю приказал назначить часть войск для конвоирования пленника и отдать все нужные распоряжения для поддержания порядка на Гунибе, для охраны остававшихся в ауле семейств, имущества и для препровождения на другой день пленных, которых набралось более сотни. Затем князь Барятинский сел верхом и со всею свитой отправился в свой лагерь.

Солнце было уже довольно низко, когда мы спустились с Гуниба по крутой тропинке, к переправе на Койсу. Нужно ли говорить, что должен был чувствовать в то время сам победитель и каково было настроение духа каждого из нас, его сопровождавших. Ехал я рядом с главнокомандующим, и оба мы несколько минут молчали от избытка сильных ощущений, оттеснившихся в голове мыслей. Трудно было сразу отдать себе полный отчет в историческом значении события, только что совершавшегося на глазах наших, при нашем участии. Более тридцати лет должны мы были вести кровавую борьбу с мюридизмом. Сколько жизней и миллионов рублей поглощала эта борьба! И вот сегодня ≈ конец этой войне; последний предсмертный вздох мюридизма… С нынешнего дня уже нет имама, нет мюридов; вся восточная половина Кавказа ≈ умиротворена, и тем подготовлено умиротворение остальной, западной половины! Вспомнил я, что ровно двадцать лет назад, почти день в день. посчастливилось Шамилю, можно сказать, чудесным образом, выскользнуть из наших рук(Он спустился с Ахульго к руслу Койсу в ночь с 22-го на 23-е августа, но бегство его сделалось нам известно только 25-го числа Очищение Ахульго от державшихся еще в пещерах и траншеях фанатиков закончилось не ранее 26-го августа)

Князь Барятинский также вспомнил, что сегодня годовщина назначения его наместником и главнокомандующим. Ровно через три года удалось ему достигнуть такого полного успеха, такого блестящего результата, о каком можно было только мечтать.

Приведу одну забавную анекдотическую подробность, характеризующую князя Барятинского. На пути нашем, еще на Гунибе, после первого обмена мыслей и впечатлений, вдруг обращаегся он ко мне: ⌠Знаете ли, Дмитрий Алексеевич, о чем думал я теперь? — Я вообразил себе, как со временем, лет чрез 50, чрез 100, будет представляться, что произошло сегодня; какой это богатый сюжет для исторического романа, для драмы, даже для оперы! Нас всех выведут на сцену, в блестящих костюмах; я буду, конечно, главным героем пьесы — первый тенор, в латах, в золотой каске с красным плюмажем; вы будете моим наперстником, вторым тенором, Шамиль ≈ basso profundo (Глубоки и бас); позади его неотлучно три верные мюрида ≈ баритоны, а Юнус… это будет buffo cantante (Оперный шут)… и так далее. Шутка эта развеселила нас обоих; серьезное настроение, навеянное потрясающими перипетиями этого дня, видом трупов и крови вдруг уступило место более светлому расположению духа, чувству удовольствия. Заговорили мы о предстоящих распоряжениях относительно Шамиля и его семьи, об устройстве его на ночь. Об отправлении в Петербург и так далее. Впрочем все было уже заранее обдумано князем: в лагерях разбита палатка для пленника, с возможным комфортом; адьютанту Тромповскому обещано было давно полушутя, полусерьезно поручить ему препровождение Шамиля в Петербург; из Тифлиса вытребована карета дорожная, ожидавшая в Темир-Хан-Шуре.

Добрались мы до своего лагеря, когда уже смеркалось, а пленного имама привезли гораздо позже, уже в совершенную темноту. К пленному приставлен был, в качестве переводчика, один из служащих-туземцев подполковник Алибек Петулаев. По прибытии в лагерь, Шамиль был в таком нервном состоянии, что дрожал как в лихорадке, конечно, не столько от свежего вечернего воздуха на значительной высоте нашего лагеря, сколько от душевного волнения. Он все еще не доверял положительному обещанию Наместника и ожидал неминуемого возмездия за все зло, которое он на своем веку причинил русские. Тщетно Алибек старался успокоить его убеждениями в ненарушении слова сардаря, в великодушии русского государя. Крайне удивило пленника, когда подан был ему чай в роскошном сервизе главнокомандующего, когда прислана была ему собственная дорогая шуба князя Барятинского, чтобы старик мог согреться. Все было сделано для успокоения пленника, ему объявлено, что оставшаяся в Гунибе семья его прибудет завтра в лагерь; даже предложено ему написать к семейству записку, дабы оно не тревожилось на его счет. Между тем на Гунибе приняты были бароном Врангелем все меры охранению, войска приветствовали главнокомандующего с неподдельным восторгом; со своей стороны князь Барятинский поблагодарил войска в нескольких теплых словах, которые снова вызвали восторженные ⌠ура■. После молебствия и окропления освященной водой, войска, по команде барона Врангеля, прошли ⌠церемониальным маршем■ мимо главнокомандующего. Но что это был за ⌠церемониальный марш■! Думаю, что находившихся при этом гвардейцев он должен был сильно поразить. Большая часть солдат в поршнях (посталах); обмундировка пестрая, в лохмотьях, даже на большей части офицеров; некоторые части войск, при всем желании, не могли попасть в ногу. Но зато какое выражение загорелых, почерневших лиц! Какая самоуверенность и твердость поступи! Какое одушевление в глазах! Таким войскам действительно ⌠нет ничего невозможного■, как выразился о них сам государь в одном из писем к князю Барятинскому. Каждый солдат чувствовал себя участником совершенных геройских подвигов!

⌠Шамиль взят. Поздравляю Кавказскую армию!■

Столь же лаконическая телеграмма государя отправлена на Симферопольскую станцию с подполковником Граббе:

⌠Гуниб взят, Шамиль в плену и отправлен в Петербург■.

В дополнение к этой краткой телеграмме, князь Барятинский писал в отзыве к военному министру от 27-го августа: ⌠Итак, мюридизму нанесен последний удар. Судьба Восточного Кавказа решена окончательно. После 50 лет кровавой борьбы настал в этой стране день мира■. Отписав затем в сжатом объеме взятие Гуниба и пленение Шамиля, главнокомандующий закончил свою реляцию следующими строками. ⌠Геройский подвиг овладения Гунибом блистательно закончил ряд беспримерных подвигов, совершенных в последнее время славными войсками Его Императорского Величества, которыми я имею счастье командовать. Я не нахожу достаточно слов, чтобы достойно оценить заслуги всех чинов, от генерала до солдата. Они все исполняли свой долг с мужеством и самоотвержением, ставящими их выше всякой похвалы

Теперь еще раз могу повторить: полувековая война на Восточном Кавказе окончена; народы, населяющие страну от моря Каспийского до Военно-Грузинской дороги, пали к стопам Его Императорского Величества.

Я сделал распоряжение о немедленном устройстве во всех новопокоренных обществах нашего управления, и 28-го числа возвращаюсь в Тифлис.

С сердечным счастьем поспешаю сообщить обе всем этом В[ашему] В[еличеству] для всеподданнейшего доклада Его Императорскому Величеству■.

27-го августа Шамиль и семейство его отправлены из лагеря. Под конвоем одного батальона пехоты и дивизиона драгун, в сопровождении полковника Тромповского и переводчика Алибека Пензулаева, чрез Хаджал-махи, Кутиши, Дженгутай в Темир-Хан-Шуру, откуда он должен был ехать далее в карете, со старшим сыном Казы-Магома. Остальная семья осталась в Темир-Хан-Шуре впредь до нового распоряжения. В продолжение того же дня, 27-го числа, заканчивались наши сборы в дорогу, происходили последние совещания с графом Евдокимовым и бароном Врангелем, отдавались окончательные приказания относительно устройства вновь покоренного края. На другой же день, 28-го числа, главнокомандующий оставил лагерь. Вместе с ним выехал и я, а также небольшая часть свиты и походного штаба.

В тот же день выехал из лагеря и граф Евдокимов, на Левое крыло. Чеченский отряд, оставленный на Андийском Койсу, при укреплении Преображенском, под начальством генерап-майора Кемпферта, продолжал еще до 6-го сентября постройку укрепления и разработку дорог на сообщении! с Веденем.

Князь Меликов, после своего отъезда с Кегерских высот, 24-го числа, пробыл в лагере у Ириба четыре дня и, установив там управление, отпраздновав день 26-го августа, также уехал 28-го числа, в Закаталы, взяв с собой и семейсгво Даниель-бека.

Предисловие и публикация доктора исторических наук Ларисы ЗАХАРОВОЙ

Примечания

1. Барятинский Александр Иванович (1814≈1879) князь генерал-фельдмаршал генерал адъютант, член Государственного совета, в 1835 году офицером участвовал в боях с горцами на Кавказе, в 1836≈1845 в свите наследника престола цесаревича великого князя Александра Николаевича в 1845 вновь принимал участие в войне против горцев в 1856≈1862 командующий Кавказской армией и наместник Кавказа

3. Алексей Борисович (1824≈1896) ≈ князь посланник в Турции (1759≈1863), в 1895≈1896 гг министр иностранных дел России

4. Горчаков Александр Михайлович (1798≈1883) светлейший князь, в1856≈1882 министр иностранных дел, с 1867 ≈ канцлер

5. Сухозанет Николай Онуфриевич (1794≈1871) генерал-адъютант, с 1856 по 1861 год ≈ военный министр,член Государственного совета

Ф ельдмаршал А.И. Барятинский, владелец красивого и богатого дворца «Марьино» в Курской губернии, стал в 1859 году покорителем Кавказа. Тогда в горах Дагестана пал последний оплот горцев - неприступный аул Гуниб и был пленен глава мюридов - имам Чечни и Дагестана Шамиль.

25 августа того года главнокомандующий Кавказской армией князь А.И. Барятинский отправил окруженному в тесное кольцо русскими войсками Шамилю полковника Лазарева с предложением имаму сдаться. У Шамиля оставалось всего 300 верных ему мюридов да 700 жителей аула. При штурме русскими войсками этого, казалось, неприступного горного села участь его защитников и жителей была решена, и большинство этих людей погибло бы.

Русским войскам было известно, что в ауле находились все богатства имама, награбленные им при нападениях его мюридов на русские крепости и селения. Тут же хранились сто тысяч рублевиков, которые имам получил от русских властей за освобождение грузинских князей Чавчавадзе и Орбелиани, взятых в плен в 1854 году. Для русских войск был очень велик соблазн любой кровью добраться до богатств Шамиля.

После долгих переговоров, наконец, из аула вышел наиб Юнус, один из приближенных имама. Он громким голосом начал кричать, что Шамиль согласен принять предложение русских. Горное селение вдруг ожило. На его улицах показались кучки мюридов, всюду замелькали женские фигурки, покрытые с головы до ног белыми чадрами.

Шамиль окончательно покинул аул, охраняемый мюридами, которые, окружив его со всех сторон, шли, держа в засученных по локоть руках винтовки наготове. По одну сторону от Шамиля шел полковник Лазарев, по другую - наиб Юнус, а позади два нукера вели прекрасного коня имама, покрытого поверх седла богатым чепраком.

Когда Шамиль с сопровождавшими отошел на значительное расстояние от аула, в русских войсках вдруг раздался громоподобный шквал «ура», гремевший среди гор. Пораженный хорошо знакомым боевым криком Шамиль с тревожным недоумением остановился. Находчивый Лазарев успокоил его, сказав, что русские войска по приказанию Барятинского приветствуют имама, и подозрительный Шамиль продолжил путь в стан главнокомандующего, к зеленой роще, где Барятинский, окруженный свитой, ожидал пленника.
Т. Горшельт. Пленный Шамиль перед главнокомандующим князем А.И. Барятинским на Гунибе 25 августа 1859 г.

Не доходя ста шагов до князя, мюриды, сопровождавшие Шамиля, были от него отсечены. Приблизившись к Барятинскому, имам упал на колени, но не получил в ответ даже приветствия.

Шамиль! - сказал князь, сидя на камне, - я предлагал тебе приехать в лагерь на Кегерские высоты, обещая выгодные условия. Ты тогда не захотел этого сделать, ну так я сам с войсками пришел сюда, и, конечно, условия, предложенные тебе прежде, теперь не имеют уже места. Твоя участь будет зависеть от государя императора, но я надеюсь, что его величество уважит мое ходатайство и дарует неприкосновенность как тебе, так и твоему семейству.

Переводчик передал Шамилю слова главнокомандующего, на что тот ответил: «Я не внял твоим советам, прости и не осуждай меня. Я - простой уздень, тридцать лет дравшийся за веру моего народа, но теперь наибы мои разбежались, мне изменили все, да и сам я уже стар - мне шестьдесят три года. Не гляди на мою черную бороду - я сед».

При этих словах пленник поднял кверху свою крашеную бороду, обнажив перед князем Барятинским изначальную седину... Коврик Шамиля. Вторая половина XIX в.